Много было в этот день всяких дел у Макара и после похорон: надо и раненых проведать, чем-то помочь им, и в эскадронах побывать, проверить, как идет обучение молодых партизан стрельбе и рубке шашкой, и многое другое. Усталый, проголодавшийся, вернулся он в сопровождении писаря на квартиру уже поздно, когда схлынула полдневная жара.
После обеда Макар опять отправился под сарай, завалился в кошевку спать. Мишка расположился на нарах в зимовье.
Проснулся он, когда на дворе уже стемнело, на столе, освещенном пятилинейной висячей лампой, шумел самовар. Заметив, что писарь не спит, стряпуха поставила на стол горшок с гречневой кашей, крынку молока, сказала Мишке:
— Ставай, ужинать будем. Те трое-то ваши куда подевались?
— В наряде, — нехотя буркнул Мишка, натягивая сапог.
— Не придут, значить. А командер-то ваш где, зови его.
— Сейчас.
Обувшись, Мишка отправился в сарай, войдя туда, чиркнул спичкой, огляделся. Макара в кошевке уже не было. Возвращаясь в зимовье, он посмотрел на веранду, но и там было пусто. На этот раз Мишка уже не пошел подслушивать, только подумал: «В садик убрались, шуры-муры разводить там».
На вопрос стряпухи: «Где же командир-то?» — ответил:
— Не хочет он, сыт по горло… — и чуть не сказал «любовью с поповной вашей».
А утром следующего дня Мишка дивился, глядя на своего командира, когда тот умывался у бочки с водой. Бязевая нательная рубаха на Макаре уже не грязная, как всегда, а чисто выстиранная и даже выглажена.
«Ах да поповна! — удивлялся Мишка, поливая из ковша на руки Макару. — Смотри, как она его изобиходила, даже и надикалонила, ишь дух-то какой приятный».
Умывшись, Макар надел гимнастерку, приглаживая пятерней черный, жесткий, как конская грива, чуб, сказал писарю:
— Ты запись-то ведешь, кто у нас в полку состоит?
— А как же, на всех списки поэскадронно, по фамилиям все записаны, по имю и отчеству, у кого какое оружие, все переписано.
— У фельдшера сколько людей?
— Два санитара да помощник его, ветинар.
— Запиши к нему Афонасию Струкову, сестрой милосердной.
Мишка удивленно вскинул брови;
— Это поповну-то?
— Никакая она не поповна. — Макар, начиная сердиться, повысил голос: — Нашего трудящего классу человек, потому и поступает к нам. Ну, чего глаза вылупил? Я, может, жениться на ней хочу, мне всю жизнь холостым ходить тоже не положено.
— Да мне-то что, — Мишка нахмурился, скосил глаза в сторону, — женись ты хоть на самой попадье, так мне от этого ни жарко ни холодно.
— То-то. И чтоб никакого зубоскальства, а ежели зачнешь хаханьки да хиханьки разводить, голову оторву, так и знай. Да насчет оружия позаботься, наган ей раздобудь.
— Где я возьму его?
— Хоть из земли вырой, а скажи, што нашел. — И, шевельнув плечами, пошел к зимовью.
Мишка поглядел ему вслед, проворчал с досадой:
— Я же и виноват стал. Он там любовь крутить будет, а я наган добывай. А там, гляди, и конь ей потребуется, и седло… Не было печали, черти накачали.
Глава XXVI
Наутро Макар получил от Журавлева приказ о новом выступлении. Боевую задачу передал на словах начальник политуправления Бородин, прибывший в село минувшей ночью. Вместе с Бородиным приехал и председатель фронтового ревтрибунала старик Илья Мартюшев, и теперь они все трое сидели на веранде поповского дома, пили чай с молоком и крупяными шаньгами. Чай разливала по-праздничному принаряженная Афоня: в широкой черной юбке и кофточке из белой чесучи, туго охватившей высокую грудь, в светло-русой косе голубая лента, — красавица. У Макара душа поет соловьем залетным, но он сдерживает себя, помалкивает, хотя скуластое лицо его так и расплывается в счастливой улыбке. Даже Бородину понравилась Афоня.
— Чья это красавица такая? — спросил он, когда Афоня ушла в дом.
— Хозяйская дочь, приемыш, вернее, — ответил Макар, оглядываясь на дверь. — Боевая, к нам записаться пожелала.
— Еще чего? — Бородин сердито покосился на Макара. — На кой черт нам барышень эдаких, што у нас, институт благородных девиц?!
— Постой-ка, — вмешался в разговор все время молчавший Мартюшев. — Что-то ты, Макар, посматривал на нее шибко умильно. Уж не снюхался ли, случаем?
— Чего мне нюхаться. — Густо покрасневший Макар отвел глаза в сторону, буркнул изменившимся голосом: — Женюсь на ней, и всего делов.