но они ни ведали и ни бачили,
как история начиналась другая
про огромную рыбу-карась.
– Вот это про нас!
Но как бы мужик ни баил,
а Добрыня по небушку вдарил,
и на остров-рыбу опустился.
Народ в ужасе: – Бог воротился!
– Да не бог я, а богатырь!
– Вот мы о том и говорим:
хотим, БОГатырешка, рыбки,
а мы сами яки хилы да хлипки.
Сколько неводы наши ни бились,
они лишь тиной умылись.
Ты б пошёл, взлохматил море синее —
к брегу рыбу и прибило бы.
Вздохнул богатырь, но сделал
всё что мужланы хотели:
взбаламутил море синее,
шторм поднял, да сильно так!
Затопила волна долину:
дома затопило, овины,
медведей, белок да зайцев,
и жителей местных нанайцев.
А как волна схлынула,
так долина гнилая и вымерла,
стоит чёрная да пустая.
Никитич что делать – не знает.
Ни людей, ни рыбы, ни леса.
– Да куды ж это влез я? —
стоит, чешет «репу».
– Вляпался ты крепко! —
голос слышен с болота.
– Кому тут ещё охота?
Выходит баба Яга
(хороша иль не хороша):
– Одна я в тундре осталась;
ведь я, мужичок, не якшалась
ни людьми, ни с зверьём, ни с лесом.
А какой у тебя интерес тут?
– Я, бабулечка, тоже не сдался:
с чертями могучими дрался,
народу погубил, ой немерено!
Как жить теперя мне?
А ищу я Забаву Путятичну —
жену царскую. «Пасечник»
нашёлся на нашу «пчёлку»:
уволок её куда-то за ёлку.
Ничего ты о том не слыхала?
– А знаешь, рыцарь… да, прилетала
дева-лебедь, сидит в Озёрском,
плавает в водах холодных
моря Охотского, стонет:
то слезу, то перо уронит.
Говорит, что летать не может —
изнутри её черви гложут.
Помутнело в глазах у Добрыни:
– Ну бабка, – промолвил былинный
и бегом к Охотскому морю. —
Горе какое, горе!
Глава 4. Горыныч кидает Добрыню в море
А бабка вдруг стала змеем
полетела ещё быстрее,
села на камни прибрежные,
морду сменила на вежливую
и обернулась девушкой-птицей.
Ну как в таку не влюбиться?
Тут Никитич к брегу подходит,
глядит на деву да смотрит,
и почти зовёт её замуж:
– Ты бы это… до дому пошла бы уж,
Николаша тя ждёт, не дождётся! —
а у самого сердечечко так и бьётся.
Опустила очи дивчина:
– Ох ты, воин милый,
не люб мне боле муж любимый,
я сгораю по Добрыне!
А Добрыня, он парень честный,
но растаял при виде невесты:
губу толстую отвесил,
грех велик на чаше взвесил,
и полез с объятиями жаркими
на Забавушку. А та из жалкой
превратилась вмиг в дракона
жаром дышит, со рта вони!
– Ну, пришла, былинничек, твоя кончина! —
когтями цап и волочёт в пучину
добра молодца на свет не поглядевшего,
удалого храбреца бездетного.
И кидает змей Добрыню в море синее.
Тонет богатырь. Картина дивная
пред глазами вдруг ему открылась —
это царство подводное просилось
прямо в лёгкие богатырские,
а вокруг всё зелёное, склизкое:
чудные водоросли и рыбы,
караси-иваси, как грибы,
по дну пешеходят хвостами.
Вот они то Добрыню и подобрали
да вынесли на поверхность.
Но до брега далеко. Ай, ехал
мимо рыба-кит великан.
Взял он воеводушку, поднял,
да на спину свою забросил.
А как забросил, так загундосил:
«Гой еси, Добрынюшка победоносный,
ты избавь меня от отбросов:
на спине моей народец поселился
нехороший, дюже он расплодился,
сеет, жнёт да пашет —
кожу мою лопашит.
От боли уж жить мне тяжко.
Скинь их в море, вояшка!»
Вздохнул наш казак, огляделся;
да уж, некуда деться:
сараи, дома и пашни,
люд песни поёт да квасит
капусту в огромных бочках;
сети ставит и бродит
рыбку большую и малую —
солит, сушит и жарит её.
В общем, весело живут, не накладно.
Разозлился богатырь: – Ай да ладно,
помогу я тебе, рыба-кит,
только ты сумей благодарить:
довези меня до столицы,
мне оттуда надобно пуститься
(сызнова да по ново)
на поиски нашей пановы,
племянницы князя Владимира, —
и меч булатен вынул он.
Да вовремя остановился —
мысль темя пронзила. Не поленился
богатырь, взошёл на гору.
И как закричит: – Который,
который год вы сидите на рыбе?
Вы не люди, а грибы!
Не мешайте жить животине.
Знаю я остров в пучине
пустой, а сверху, как рыба.
Вот на нём вам плодиться и треба!
Развернул Добрыня кита
туда, где всё смыла волна,