А что касается фирмы, так я ее на тебя переписала. И не вздумай отказываться — а то я опять исчезну на полгода!
Ну вот, с прошлым покончено, поговорим о будущем.
Я переехала в Рим. Долго я тут, наверное, не выдержу, хватит с меня больших городов. Хочется уехать в какую-нибудь деревню, купить там маленький домик на берегу реки... А там видно будет.
Возвращаться я в любом случае не собираюсь. Может, приедешь в Рим, пока я из него не сбежала? А я тебя по окрестностям покатаю.
Знаешь, я тут первым делом нашла работу. В экскурсионном бюро. А потом уже вспомнила, что работать мне ни к чему. Теперь пытаюсь справиться с огромным количеством свободного времени. Трудно, но ведь нет ничего невозможного для человека с интеллектом (это откуда цитата, ты случайно не помнишь? А то она у меня в голове третий день вертится, а в руки не даётся.).
Вот вроде бы и всё.
Напиши мне, когда перестанешь обижаться, — а ты быстро перестанешь, я тебя знаю. Или надоест, или просто забудешь. В общем, пиши.
Целую тебя.
Да, чуть не забыла рассказать.
За день до отъезда из Марселя я встретилась с Этьеном. У него какая-то неожиданная ремиссия, что ли. Короче, врачи поставили ему страшный диагноз: он не умрет. То есть умрет, но не сейчас. А все обследования позволяют предположить, что очень даже еще не скоро умрет.
Я еще никогда не видела Друга и Учителя в такой растерянности. Похоже, что смерть так огорчает нас по одной-единственной причине: она нарушает наши планы. А стоит внести ее в ежедневник, и всё сразу же меняется. Картинка остается прежней, но, как говорит мой братец, совершенно иная коннотация. Так что не знаю, может ли привычка заменить счастие, но вот отменить несчастие — вполне.
Как ты считаешь, это достаточно оптимистическая нота, чтобы на ней проститься?
Мне кажется, что да.
Тихое море, полная луна. Штиль.
Морской дьявол спит на дне, подложив под голову ракушку. Ему снится тихое море и полная луна. Во сне он поджимает ноги к груди и обхватывает их руками — так удобнее плакать.
Из ракушки вылезает маленький краб и долго примеривается клешней к черному острому уху. Один взмах — и Морской дьявол просыпается с коротким визгом, долго трет ранку и обиженно поскуливает.
Ночь.
Мне совершенно очевидно, что эта книга не нуждается ни в предисловии, ни в послесловии. Она самодостаточна, тут не нужно ничего никому дополнительно разъяснять. И в рекламе она не нуждается, потому что вы или попадете (уже попали) под власть ее обаяния, или нет. Такого рода алхимические процессы происходят сами по себе, без стороннего вмешательства. Если уж и писать о «Забавных повадках людей» как-то — то в письмах друзьям, с которыми не виделись давным-давно, целых две недели, или, скажем, пять лет или двадцать, какая разница?
Этим и займусь.
Вадим,
я теперь могу ответить на вопрос, который ты задавал год, если не два назад: по какому принципу я отбираю тексты для публикации. И мне, если помнишь, так и не удалось ничего толком сформулировать. А теперь, перечитав еще раз «Забавные повадки людей», я могу это сделать. Правда, не своими словами, чужими — из «Вирсавии» Торгни Линдгрена. Но все-таки.
«Непостижимое и неопределенное — вот единственное святое», — сказала она.
И тогда он спросил, спросил так, будто не иначе как всю жизнь ошибался: «Как же неопределенность становится святынею?»
«Когда мы понимаем, что она существует, — отвечала Вирсавия, — и когда осознаём, что она непостижима и неопределённа».
Понимаешь? Вот именно это, непостижимое и неопределенное — единственное, что меня интересует. Не только в литературе, вообще во всем — только это. Я отбираю тексты, свидетельствующие, что неопределенность существует, дающие шанс осознать, что она непостижима.
И, наверное, мне больше нечего сказать о книге Галы Рубинштейн. Разве только добавить, что она — блистательный пример текста, полностью соответствующего моим невыразимым, мягко говоря, критериям отбора.
Ну вот.
Обещанная книжка Галы Рубинштейн — в файле. Стоит ли ее читать тебе — вот именно тебе, — даже и не знаю. Чем ближе мне адресат, тем осторожнее мои рекомендации; в твоем случае их вообще быть не может.
Я лучше расскажу тебе, зачем эта книжка — не тебе, а, скажем так, абстрактному вполне человечеству.
У меня, знаешь, есть такое смутное младенческое представление о читателе как о Спящей Красавице, которую можно расколдовать — и не поцелуем, увы, как-то еще. Как — неизвестно, но надо стараться. Я, кажется, только этим и занимаюсь; Красавица уже изрядно потрепана и вся в синяках, да и с меня семь потов сошло. И это нечестно, что мне приходится заниматься такой фигней в одиночку. Поэтому, когда я вижу автора с потенциалом Прекрасного Принца, который при этом способен на нечто большее, чем поцелуй, я считаю своим долгом привести его к неподвижной прекрасной тушке и оставить их наедине. А там будь что будет.