– Нет, не испытываю, – кивнула женщина, и в ее глазах снова появились слезы. – Я всегда верила в вас, и сейчас понимаю, что не ошиблась…
– А ты ненавидишь меня? – спросил Герберт мужа Анны.
– Нет, – просто ответил он. Казалось, что этот человек чувствовал себя вполне комфортно в логове врага. Убийственная нахрапистость супруги порядком расшатала их семейные узы, и, похоже, ему было приятно, что его жене наваляли тумаков. Она часто прилюдно заявляла, что муж ее – придурок и совершенно никчемный человек, который не может придумать ничего лучше, чем зарабатывать, крутя баранку грузовика. Теперь он становился единственным кормильцем и был готов отплатить за все сказанное самой увесистой монетой.
– Жаль, что ее вы не сможете ни в чем убедить, и в следующий раз, когда разговор пойдет о компромиссе, наши адвокаты настолько запутают дело, что потраты превратятся в астрономические…
– А вот теперь я вам обязательно докажу, что имею на свою дочь влияние…
Анна, в тот же вечер узнав о своих несанкционированных парламентариях, как и ожидалось, пришла в полное негодование.
– Мама, да ты что? Совершенно с ума сошла? Как ты посмела взять на себя такую ответственность? Ты даже не представляешь, с кем мы имеем дело…
– Ну, не такое он чудовище. Просто амбициозный человек.
– Он подлец и предатель, и, поехав к нему, ты тоже становишься…
– Предателем? Нет, ты скажи, что твоя мать предательница… Можешь еще и отхлестать меня по обеим щекам, если тебе от этого станет легче. Как ты не понимаешь, что мы зашли в тупик. Наша семья на грани гибели…
– Глупости. С чего ты взяла?
– Ты сама мне так внушила… Герберт подал на тебя иск на четыре миллиона…
– Это ничего: тьфу, да растереть. Мама, ты ничего не понимаешь… С чего ты взяла, что у него хоть что-нибудь получится? Ну с чего ты решила, что он лучше, умнее, хитрее, расторопнее меня? Этот ленивый увалень, который за всю жизнь своими руками не заработал ни копейки? Ну хочешь, я завтра подам на него встречный иск, хоть на десять миллионов?
– За что?
– Всегда найдется за что… Хотя бы за то, что он меня несправедливо выгнал! Не зря кардинал Ришелье говорил: «Дайте мне шесть строчек, написанных рукой самого честного человека, и я найду в них что-нибуть, за что его стоит повесить».
– Смотри, чтоб тебя саму не повесили… вверх ногами! Что ты такое несусветное говоришь! Какой встречный иск? На какие десять миллионов? У тебя нет денег… Ты не сможешь оплатить адвоката. Намедни ты мне не дала даже денег купить немного муки…
– Хватит есть мучное, мы и так уже лопаемся от избытка веса…
– Ты посмотри на себя! Ты потеряла десять килограммов с тех пор, как началось это дело… Хотя, если проблема заключается в диете нашей семьи, то отчего ты мне сразу не сказала? Зачем были нужны все эти концерты: «Мы разорены!!!» Что-то я сомневаюсь в твоей непобедимости, Аня. Ты, конечно, меня прости, но Адлер совсем не такой простой человек, как ты его описываешь. Уверяю, он все давно продумал, и если ты не используешь этот шанс замириться, – он не оставит от тебя и следа, того гляди, дойдет дело и до тюрьмы… Что ты передо мной хорохоришься, не понимаю…
– Вот именно, мама, вот именно, что ты ничего не понимаешь, а лезешь со своими переговорами! Вот увидишь, он найдет, как это использовать против нас. Пойми, этот человек все время блефует, все время забавляется. Вот и с тобой он играет, как кошка с мышкой!
– Все, что он хочет от тебя, – это погасить судебные расходы, прекратить с ним конкурировать и извиниться.
– Извиниться? Перед ним? Никогда!
– Ты – дура.
– Уж такая, какую ты меня родила…
– Не дерзи матери!
– А ты не обзывайся. Между прочим, я приносила хлеб в этот дом…
– А теперь ты приносишь беду… Отступись, Аня. Ну что ты схватилась с этим мужиком? Он же мужик! Он не уступит! Точнее, он уже уступил, послушал мое доброе слово, он – человек неплохой, только, как и ты, очень амбициозный…
– Ты меня всегда презирала, мама, я всегда для тебя была человеком второго сорта…
– Ты должна поработать над своим характером…
– Знакомые мотивы, мама! Мне уже не семнадцать, чтобы расчувствоваться…
– Когда тебе было семнадцать, ты сбежала из дома. Чего тебе не хватало?
– Того же, чего мне не хватает сейчас. Свободы от твоей опеки!
– Результатом твоего упрямства будет моя смерть…
– Знакомые мотивы… Мама, мне уже не семнадцать!
– Ты это уже говорила. Попробуй сказать что-нибудь новенькое.
– У меня есть свидетели, что все, в чем меня обвиняют, – ложь… Почему ты заведомо считаешь дело проигрышным?
– Да потому, что Герберт купается в роскоши, а у тебя нет денег матери на муку.
– У меня есть деньги… На муку…
– Пока есть… И если есть, то зачем ты морочишь мне голову? Специально меня запугиваешь? Точно Герберт про тебя говорит, что ты денежный садист!
– Ну и убирайся к своему Герберту! Может быть, он тебе денег на муку даст!
– Да, может, и даст! Он мне вообще предложил выплачивать… – мать осеклась. Анна насторожилась.
– Ну, продолжай, что же ты замолчала?
– Это не имеет значения… Я все равно отказалась.
– Отказалась от чего? Он что, хотел тебя купить? Ах, как это на него похоже!
– Ну вот, я так и думала… Может быть, ты выслушаешь меня, прежде чем запишешь родную мать в Иуды?
– Да после такого… Да после такого… Да после такого разве у меня есть мать?
– Замолчи и послушай… Он сказал, что всегда относился ко мне с большим уважением, и что даже к тебе относится… хорошо.
– Ну, конечно…
– И сказал, что готов платить нам с отцом пенсию, поскольку твой бизнес будет недееспособен, пока ты не найдешь новую область, в который вы не мешали бы друг другу…
– Так ты все за меня решила? Ты уже и бизнес мой прикрыть согласилась?
– Он не против, чтобы ты занималась бизнесом… Он против, чтобы ты конкурировала…
– Это незаконно! Он не может мне запретить…
– Все он может… Все он может.
– Дело сейчас не в этом. А в твоем предательстве, мама.
– Значит, ты не хочешь завершения всего этого кошмара?
– Хочу.
– Так в чем же дело? Он ведь не так уж много просит. Ну, хочет он извинений, так извинись.
– Только если и он извинится…
– Аня, не разыгрывай из себя Клеопатру… Дело не в извинениях. На что ты семью кормить будешь? Он же порушил весь твой бизнес, и с каждым шагом твое положение становится только хуже.
– Это он тебе сказал?
– Это объективная реальность, Аня…
После продолжительных боев противник все же вывесил белый флаг, хотя Герберт и не знал, насколько искренне согласие Анны на завершение этой бодяги.
«Мне надоело… – вяло размышлял Адлер, – мне просто опостылело, что жизнь состоит из вялых промежуточных состояний, в то время как все совершенно окончательное, четкое, разборчивое, заслуживающее внимания и доверия остается за пределами этого бедового бреда. Жизнь кажется слишком большой и неповоротливой, чтобы каждый раз охватить ее незашоренным взором, чтобы разумно и обстоятельно обдумать ее значение и направление, и от этого мое существование напоминает серию несмелых скачков, оправданность которых настолько сомнительна, что необходим весь грузный багаж невнятной современной философии, чтобы оправдать их, обуздав всегда внезапное, стихийное, но неотступное чувство постоянного предательства самого себя…
Герберту не хотелось еще более усложнять свою и без того запутанную жизнь. Но, по-видимому, Герберта Адлера и вовсе не существовало, не было такого человека. Была концепция, некое место, которое заполнялось решениями и сомнениями, а потом новыми решениями и новыми сомнениями. В этом и состояла сущность Гербрета Адлера – носителя одной из многократно опробованных природой концепций человеческого бытия.
Поколения сменяли друг друга, а жизнь продолжала оставаться за пределами их осознания. Хорошо отживали те, кто не вдавался в подробности процессов. Они верно понимали, что листику, несомому потоком мутных вод, негоже воображать себя гордым фрегатом, несущимся по воле умудренного жизнью и морской наукой капитана…
Энжела внезапно снова осталась одна. Временное возвращение Стюарда было лишь попыткой возвратить невозвратимое.