XVIII. ОБ АНДРОНИИ, ИМПЕРАТОРЕ КОНСТАНТИНОПОЛЬСКОМ[392]
Когда Людовик Толстый царствовал в Галлии, а Генрих Первый — в Англии, в Константинополе властвовал Андроний, славный двумя сыновьями, Андронием и Мануилом. Андроний был послан отцом в поход и задержался, а меж тем отец его кончил свои дни. Мануил захватил власть незаконно, ибо он был младший, и отразил вернувшегося Андрония. А тот, по областям и городам разнеся свои жалобы на столь великую несправедливость, ополчил почти полмира против Мануила и преуспел бы, но Мануил, щедрый на сокровища и скупой на почести, ведая, что греки изнеженны и женственны, речисты и коварны, не отличаются ни верностью, ни доблестью против врага, по обстоятельствам времени использовал их выгодно, расточив богатства и измыслив обещания. Кроме того, он ввел в свою страну людей с нашей стороны гор, якобы ради охраны и спасения греков, на деле же — чтобы защитить от опасностей себя самого. И так как он денег не жалел, эти изголодавшиеся, сбиваясь в стаи, наполняли землю и, входя в нее исподволь, наконец превратились в великий народ. Одержав победу их трудом и своей казной, Мануил сжалился над братом, побежденным и изгнанным, и даровал ему царство, смежное с парфянами, то есть турками[393], прибыльное и пространное, но отдаленное, приняв клятвенное заверение и вечное отречение от державы, принесенное как от него самого, так и от младшего Андрония, его сына и наследника. Мануил думал таким образом удовлетворить и справедливости в том, что касается захвата власти, и милосердию в том, что касается его добровольного дара. По смерти Андрония-отца Андроний-сын обновил и повторил клятву Мануилу. Она честно соблюдалась до времени папы Луция, наследовавшего папе Александру Третьему[394], и помянутый Мануил счастливо правил державой, женил сына своего Мануила на дочери Людовика, короля Франции, и скончался исполненный днями[395], безмятежно и счастливо, за исключением того, что оставил сына, едва семи лет от роду, под опекой некоего грека, который по своей должности назывался протосальватор[396]. Услышав об этом, Андроний, человек дурной отваги, уже дважды отрекшийся от Христа, чтобы выклянчить помощь от турок, теперь, говорят, отрекся от Него в третий раз[397] и, собрав большое войско сарацин, разнес свои жалобы по соседним островам, принадлежащим Мануилу, и по прилегающим провинциям. Он измыслил, что протосальватор грешит с женой своего господина и хочет взять ее себе в супруги, что они сговорились на убийство отрока Мануила или уже его умертвили, чтобы вместе править с видимым уваженьем к добродетели. Он со слезами заверял, что был бы вернейшим защитником отроку, если б они удостоили своею благосклонностью и помощью довершить это дело и устранить всякий обман и соблазн. К посулам он присовокупляет дары, плача и показывая вид праведной скорби. Верят ему и ставят его стражем и защитником отрока. Шествуя с великим войском, он разбивает полки, посланные ему навстречу протосальватором, не бранною доблестью сокрушенные, но собственными воеводами предательски проданные на смерть. Такова греческая верность[398].
Наконец они достигли моря, называемого Рукавом святого Георгия[399]. Выслав вперед нескольких греков, константинопольских граждан, он по благосклонности Алексия и с их помощью перебрался на другой берег и был впущен в Дакские ворота[400], заплатив и поклявшись не причинять вреда. В ту пору жили в Константинополе люди, приведенные туда Мануилом, коих называли франками[401], пришлецы почти из каждого племени; греки ненавидели их от зависти, ибо так истощена была греческая сила Троянской войной, что после Аякса, чью доблесть недостойно одолело лукавство[402], ни в одном из греков не обреталось ничего похвального или превосходного, так что даже накипь всех племен и всякий людской отброс сделались для них завидными. Как нам известно, туда прибыли беглые полчища изгнанных и осужденных, и те, кого природная злобность понудила сняться со своих мест, приобрели такую влиятельность, что греки воспламенились против них неприязнью, словно против воскресших троян. Я не отнимаю славу у святейшей девы[403], которую Господь от колыбели до дня кончины ущедрял знаменьями и чудесами; я ни в чем не умаляю избранных Господних; моя речь лишь о ратниках, ибо цвет этого племени пал в войне с троянскими полками, и со дней Ахилла, Аякса и Тидида не обреталось меж ними воинской славы[404].
392
394
396
398
400
401
402
403
404