Среди всех его беззаконий было, говорят, одно дело благородное и честное. В свою пору он был столь тягостен и пагубен своим соседям, что король Эдуард, правивший тогда Англией[421], был вынужден или молить за своих людей, или вступаться за них с оружием. Отрядив послов с обеих сторон, они беседовали, разделенные Северном: Эдуард был на Ост-Клиффе, Лливелин на Бичли. Посланцы сновали туда и обратно в челнах; обменявшись несколькими сообщениями, владыки надолго заспорили, кому из них надлежит перебираться на другой берег. Переправа была трудна из-за бурных волн, но спор был не по этой причине. Лливелин ссылался на свое старшинство, Эдуард — на их равенство; Лливелин — что его народ отвоевал всю Англию вкупе с Корнуоллом, Скоттией и Уэльсом у гигантов[422], и объявлял себя их наследником по прямой линии, Эдуард — что его предшественники отняли эту землю у ее отвоевателей. После долгой ссоры Эдуард вошел в лодку и поспешил к Лливелину. В этом месте Северн в милю шириной. Увидев и узнав короля, Лливелин сбросил свой пышный плащ (ибо он готовился явиться при народе), вошел в воду по грудь и, сердечно обнимая челн, молвил: «Мудрейший король, твое смирение победило мою гордыню, твоя мудрость одолела неразумие; ты поднимешься на шею, которую я, глупец, поднял против тебя, и так ступишь на землю, благодаря твоей кротости ставшую нынче твоею». И, взвалив его себе на плечи, он усадил его на своем плаще и, соединив руки, принес ему оммаж.
Таково было блистательное начало мира, но по обыкновению валлийцев он соблюдался до первого случая навредить. Это дало мне повод ответить притчей блаженному Томасу, в ту пору канцлеру господина моего короля Генриха Второго[423]. Он спросил меня, поскольку я жил на валлийских рубежах, какова их вера, то есть верность, и насколько можно им доверять. Я ему: «Рыцарь Франкон, изгнанный из Германии, жил в Галлии. Идя Биэрским лесом, увидел он короля Людовика, Карлова сына[424], сидящего в одиночестве на камне; его слуги настигли оленя и, завидев другого, пробегающего мимо, покинули короля и кинулись за оленем. Рыцарь хотел заговорить с ним, но не знал, кто это, и, обратившись к нему, спросил, где король. Людовик, не желая себя открывать, говорит: „Скоро будет здесь”, и когда рыцарь начал спешиваться, король поднялся и держал ему стремя с другой стороны, как это обычно делается, чтобы седло не съезжало. Видя, что рыцарь препоясан длиннейшим мечом, он попросил показать ему. Дивясь величине и красоте меча, который король держал обнаженным, он, забыв о своем намерении не открываться, повелительно молвил: „Принеси мне камень, я сяду”. Франкон, побоявшись меча, принес камень и потребовал клинок назад, а взяв его, сказал: „Отнеси камень на место”. Король, видя поднятый меч, устрашился и отнес. На этом примере я вам показываю верность валлийцев: пока вы держите меч, они повинуются, когда сами его возьмут — будут приказывать. Но чтобы вы знали, чем кончилось дело с Франконом: король, когда его люди воротились, удержал рыцаря, который в испуге пустился было прочь, вознес его великими похвалами, рассказал своим, как смело и остроумно тот заставил его отнести камень, и дал ему в наследие Крепи-ан-Валуа»[425].
В грабеже и краже — слава валлийцев, и так им мило и то и другое, что будет попреком сыну, коли отец умрет не от раны. Поэтому мало кто доживает до седин. Есть там присловье: «Смерть в юности или нищета в старости», то есть пусть каждый кидается к смерти, чтобы в старости не побираться.
XXIV. О КОНАНЕ БЕССТРАШНОМ[426]
Конан Бесстрашный, прозванный так, потому что никогда не знал боязни, грабитель и вожак разбойников, желая ограбить рыцаря, жившего над Северном в Гламоргане, мужа отважного и богатого, вышел в одиночестве из леса, что господствовал над всей областью, в лесу же спрятал большой отряд, устроив безвредному вредоносную засаду. Когда же под вечер он увидел, что другой рыцарь поспешал к дому вышеупомянутого рыцаря, что он выслал вперед пажа и был принят как гость, Конан вернулся к сотоварищам и сказал: «Этого человека, которого мы затеяли обобрать, надобно оставить с миром, ибо он оказал гостеприимство рыцарю, просившему о том во имя милосердия, как у нас в обычае, и в его лице оказал гостеприимство Богу, против Которого всякий бой неравен[427]». Сыплются при таких словах на него отвсюду ужимки и насмешки: «Ба! как справедливо зовут его Бесстрашным!» и другие попреки в этом же роде. Предпочитая смерть обвинениям в малодушии, он последовал за остальными, и в предрассветный час они подошли к дому рыцаря. Подымаются на них псы, кои при виде множества людей, как обычно, выбегают со двора и лают снаружи. Гость лежал в зале под большими окнами, подходящими близко к земле; по лаю он понял, что подступила большая сила; в спешке и молчании набрасывая на себя кольчугу, держа копье в руке, он стоит посреди зала против окон, прислушиваясь, и слышит толпу, хотя они и пытались не шуметь. И вот племянник Конана, украдкой открыв окно, заносит ногу, чтобы войти, но рыцарь тотчас вонзает ему в сердце копье и отбрасывает его назад. Брат его, думая, что тот отпрянул от страха, с бранью его обходит, и тот же рыцарь его отражает, нанеся такую же рану. Тогда Конан, забрав мертвых, поспешно отступает, говоря своим людям: «Я знал, что Бог внутри; я знаю также, что Иуда Маккавей, сильнейший из воителей Божиих, сказал: „ Не во множестве войска победа на брани, но от небес бывает сила”[428]. Посему я боялся учинять это нападение, и не преминул Господь отмстить кичливые попреки на моих племянниках».
421
422
423
425
426