Случилось мне провести много времени в Париже с королем[794], и среди прочего он говорил со мною о сокровищах королей и сказал: «Богатства королей неодинаковы и многоразличны. В драгоценных камнях, львах, пардах и слонах — богатство индийских владык; золотом и шелковыми платьями похваляются византийский император и сицилийский король; но у них нет людей, умеющих вести что-нибудь, кроме разговоров; в делах военных они никчемны. Римский император, которого называют императором Германии, располагает людьми, годными для войны, и боевыми конями, но не золотом, не шелком и не другими богатствами, ибо Карл Великий, отвоевав эту землю у сарацин, все, кроме укреплений и замков, отдал архиепископам и епископам, коих водворил в обращенных городах. А господин твой, король Англии, у которого ни в чем нет недостатка, располагает людьми, конями, золотом и шелком, самоцветами, плодами, дичью и всем прочим. Мы же во Франции не имеем ничего, кроме хлеба, вина и веселья». Это слово я себе заметил, ибо оно остроумное и правдивое.
Примерно в ту же пору, когда я по приказанию господина короля Англии спешил на собор в Риме, созванный при папе Александре Третьем[795], принял меня радушно граф Шампанский, Генрих, сын Тибо[796], самый щедрый из людей, так что многим он казался расточительным, ибо всякому просящему давал[797]. За беседою он хвалил Рено де Музона[798], своего племянника, во всем, за исключением чрезмерной щедрости. Я же, зная, что сам граф столь щедр, что кажется расточителем, с улыбкой спросил, известны ли ему самому границы щедрости. Тот отвечал: «Где уже не остается, что дать, там и граница; ибо постыдными средствами разживаться, чтоб было что даровать, — это не щедрость». Мне это показалось остроумным; ведь если ты дурно добываешь, чтобы раздавать, то становишься алчным ради щедрости.
794
796
798