— Да?..
— Ладно. Теперь сам подумай. Если первого она была у мамаши в Сент-Пите, а следующий уик-энд провела со своим слезливым любовником… на кой хрен ей понадобилась эта квартира?
— Ну…
— Ты понял, о чем это я, Мэтью? На кой хрен понадобилось снимать эту вонючую берлогу на пляже, если у нее и без того было где остановиться, а?
— Не знаю, — сказал Мэтью.
— Просто нет смысла.
— Ты прав, нет.
— Да… — протянул Блум и погрузился в молчание. — Так, значит, никаких идей на эту тему?
— Нет. Извини.
— Это ты меня извини за то, что разбудил, — сказал Блум. — Ладно, спокойной ночи, Мэтью.
— Спокойной ночи, Мори.
Глава 7
Чего Карелла терпеть не мог, так это когда работа полицейского проводилась грязно и кое-как, спустя рукава. Что, к примеру, случилось с пистолетом, который фигурировал в ту ночь, когда Коррингтона и его дружка Лоутона арестовали за пьяную драку? Что за пистолет это был и кто из пятерых драчунов являлся его владельцем? Правда, в святки, в ту холодную ночь в пятницу двадцатого декабря, в воздухе уже витал аромат наступающего праздника. И на многие вещи люди глядели как-то проще и снисходительней, особенно если знали, что старина Санта-Клаус непременно подбросит тебе в каминную трубу какой-нибудь подарочек. Но гуляющий по городу ствол — особенно по такому городу, как этот, где люди готовы палить при каждом удобном случае — это далеко не подарок. Правда, криминальная обстановка в этом году несколько улучшилась по сравнению с прошлым — так, во всяком случае, заявил новый мэр. И офицер полиции, даже если он и не ведет напрямую это дело, должен быть хотя бы немного заинтересован в том, чтоб отыскать этот упомянутый в показаниях свидетелей ствол.
— Что произошло с пистолетом? — спросил он Паркера.
Вопрос прозвучал, словно удар грома посреди ясного неба. И, понятное дело, Паркер даже немного растерялся.
— Каким еще пистолетом? — спросил он. — О чем это ты, мать твою, а?
Оба офицера только что приняли смену. Был вторник, без четверти восемь утра, и на улице стоял страшнейший холод, словно морозов на прошлой неделе было недостаточно. Стекла в окнах дежурки покрывал толстый слой инея, и не было никакой возможности видеть, что творится на улице. Не дай Бог, переворот, а они ничего не увидят и не узнают. И старый маленький радиатор что-то совсем разладился — в очередной раз, — а потому оба офицера полиции не спешили снимать пальто, даже несмотря на то, что заступили на дежурство вот уже минут как пятнадцать.
— Я так понял, официантка, разносившая коктейли…
— Объяснишь ты мне наконец, черт тебя дери, о чем толкуешь? — рявкнул Паркер.
— Коррингтон, Лоутон… Что, забыл? Тот адвокат из Флориды…
— Опять он? Вот прицепился, прямо как пиявка!
— Да ничего он не прицепился. Это я так, сам размышляю.
— Почему бы ему не нанять нас за бабки?
— Нашли тот пистолет или нет?
— Никаких пистолетов на нашем участке найдено не было.
— А ты искал?
— Ну уж тех типов, во всяком случае, обыскал. Всех пятерых, в камере предварилки.
— А кто обыскивал их в баре?
— Да откуда мне знать! Их привели сюда уже в наручниках, всю пятерку. И доставили их не наши, а патрульные. И никаких пушек при них не оказалось, я же говорю.
— А кто сказал тебе, что официантка видела там пушку?
— Один из ребят. С патрульной машины под номером 3.
— Так и сказал: «Официантка видела ствол»?
— Да, прямо так и сказал.
— И как ее имя?
— Официантки? Да почем мне знать!
— Лично у меня сложилось впечатление, что именно ты был детективом, подписавшим протокол.
— Послушай, Стив, а почему бы тебе не послать своего дружка из Флориды к чёртовой бабушке, а?
Лэнфорд М. Оберлинг был куратором музея «Ка Де Пед». Эдакий говорливый семидесятилетний пенсионер из Балтимора, питавший слабость к галстукам-бабочкам, бразильским сигарам и стройным дамским ножкам — не обязательно точно в этой последовательности. И вот во вторник, ровно в девять утра, Кэндейс Ноулз сидела у него в кабинете, обитом панелями красного дерева, что находился на втором этаже. Сидела напротив, и их разделял массивный богато изукрашенный резьбой стол, который, по словам мистера Оберлинга, принадлежал какому-то агенту из Бюро по делам индейцев — еще в те достопамятные времена, когда Флорида не входила в состав США. Он прикурил сигару, выпустил густой клуб дыма в направлении Кэндейс и спросил:
— А вы не курите, мисс Хауэлл? Знаете, последнее время очень многие женщины пристрастились к сигарам.
— Нет, благодарю вас, — ответила она.
И подумала, что скорее поцелует бачок унитаза, чем мужчину, курящего сигары. Интересно, продолжила она свою мысль, найдется ли на свете мужчина, который станет целовать курящую сигары женщину? А потом вдруг вне всякой связи подумала: курит ли сигары Джек Лоутон. И тут же выбросила эту мысль из головы. Она здесь по делу. А дело — прежде всего.
Вчера она позвонила Оберлингу, представилась Джорджиной Хауэлл, сказала, что пишет по заказу статью в раздел искусств «Калуза геральд трибюн» — как бы в продолжение газетным публикациям о передвижной выставке. И главное событие, о котором следует упомянуть, — это, разумеется, тот факт, что чаша находится здесь, в старинном маленьком городке Калуза, штат Флорида. Оберлинг весьма одобрительно отнесся к грядущей публикации, в которой был бы отмечен его музей. Кэндейс не знала о том, что положение его было в настоящее время шатким — попечительский совет уже готовил ему замену в лице более молодого человека.
И вот они сидели в кабинете, отделанном панелями красного дерева, Оберлинг раскуривал сигару, Кэндейс положила ногу на ногу. Главное, чтоб старикан не догадался, что пришла она сюда с целью выведать как можно больше о системе сигнализации. И она начата интервью с самого банального вопроса: много ли посетителей ожидается в музее в начале следующей недели.
— О, ожидается настоящий наплыв! — ответил Оберлинг. — Когда чаша выставлялась в Атланте, тамошний музей побил все рекорды посещаемости. Все дело, разумеется, в истории этого сосуда. Люди вообще обожают все, что связано с историей. Ты показываешь им глиняную бутылочку, говоришь, что это образчик древнегреческого искусства V века до нашей эры. Они говорят: «Угу, как мило, чудесно и замечательно». Но стоит сказать им, что именно из этой бутылочки Сократ выпил болиголов… Кстати, известно ли вам, что иногда экспонат так и называют: «Чаша с болиголовом»? Или «Чаша Сократа»… Нет, чаще все же «Чаша с болиголовом», впрочем, не важно… Так вот, я и говорю, люди любят, когда им демонстрируют предметы, сыгравшие свою роль в мировой истории. Они смотрят на чашу, представляют, как держал ее в руках Сократ. Так и видят, как он нюхает яд, потом подносит чашу к губам, произносит последние в жизни слова, какие именно, неизвестно… и вот наконец отпивает глоток смертоносного зелья… Так драматично! Людям нравится, когда в жизнь им подпускают немного драмы… Скажите, мисс Хауэлл, и в вашей жизни тоже наверняка случались маленькие драмы, и вы наверняка ими упивались, а?
Выпустив густой клуб дыма, он перевел взгляд на ее красивые ноги (она знала, что они у нее до сих пор хороши, и специально выставляла сейчас напоказ). Смотрел на них секунду-другую, явно давая понять, что оценил ее женственность и сексуальность и ничуть не против разделить с ней «маленькую драму», если она, разумеется, не возражает.
На сегодняшнюю встречу Кэндейс надела черный парик, подрезанный прямой челкой на лбу, с прямыми волосами, гладко спадающими до плеч. В нем, как ей казалось, она немного походила на Клеопатру. Если, конечно, не считать очки. Впрочем, и эта деталь тоже не была лишней — в них она походила на журналистку. Бледно-кремовый костюм выглядел дороговатым для журналистки, тем более, работающей по договору, но в гардеробе у нее просто не водилось дешевых нарядов. Костюм из набивного льна со строгой прямой юбкой и двубортным жакетом — она надела его без блузки, прямо на голое тело, и из выреза ворота так соблазнительно выступала верхняя часть груди. Она всегда знала — ничто так не привлекает взглядов, как чуть-чуть приоткрытая грудь и промельк стройной ножки в разрезе юбки. Лишь трусики и ровный загар под этим изящным льняным костюмом. Босоножки на высоких каблуках с открытым носом, ярко-алый лак на ногтях… Так, теперь немного передвинуть ножку, а этот старый козел уже просто не отрывает от нее глаз… хорошо, молодец, Кэндейс!..