Донофрио показалось это странным. Чтоб какая-то жирная шлюха вдруг занялась автоугоном, нет, здесь явно что-то не так.
Затем он увидел, как дамочка сорвала с головы оранжевый платок и — о, чудо! — за рулем вновь сидела белокурая и симпатичная Джилл Лоутон. «Додж» завелся, «Меркурий» — тоже.
Мэтью пожелал спокойной ночи Патриции и ее жениху Чарлзу, Сьюзен же в это время терпеливо стояла в своем красном платье — ее любимый цвет — с торжествующей улыбочкой на лице. Сам Мэтью еще толком не понимал, что будет дальше, хотя твердо знал одно: он должен отвезти ее домой, раз пригласил. Ведь он, в конце концов, джентльмен, хоть и изрядно надрался. Будучи джентльменом и понимая, что любовной интрижке пришел конец, он даже не пытался поцеловать Патрицию на прощание.
Будучи джентльменом, он просто пожал ей руку и сказал: «Спокойной ночи, Патриция», и никаких там «прощай» или «Пэт» — кстати, она терпеть не могла, когда ее называли Пэт.
— Спокойной ночи, Мэтью, — ответила она, и ему показалось, что голос ее звучит немного печально, а глаза смотрят как-то тоскливо. Нет, он никогда не понимал этих женщин…
И еще ему страшно хотелось отлить, и он хотел успеть сбегать вниз в туалет прежде, чем они запрут все двери и выключат свет.
Теперь в чуланчике их было трое.
И Кэндейс уже больше ни о кого не терлась.
Вместо этого она внимательно прислушивалась к звукам лифта, потому как именно на этом лифте предполагалось спустить вниз тележку с чашей Сократа. В маленькой расшитой синим бисером сумочке у нее лежал «браунинг» 25-го калибра, но ни Джек, ни Гарри о том не знали. И ей вовсе не хотелось, чтоб кто-либо узнал — до тех пор, пока сегодня же, только чуть позже, она не ткнет этим «браунингом» Джеку прямо в лицо.
— Тс-с-с… — прошептала она.
Она услышала голоса.
Вечеринка наверху кончилась.
Люди начали спускаться к туалетам.
Теперь уже совсем-совсем скоро чашу Сократа повезут вниз, к сейфу, чтобы запереть в нем на ночь.
Похоже, что Джилл Лоутон в своем белом «Додже» стремилась попасть на самую окраину Сабал-Кей, туда, где находился мост, связывающий этот район с островом Санта-Лючия. Питер Донофрио просто представить не мог, к чему это ей на ночь глядя понадобилось ехать в такую глушь. Потом он подумал, что у дамочки, должно быть, там свидание. Возможно, свидание с мужем, который, как чуял нутром Донофрио, убил его любимую и единственную Мелани Шварц.
Донофрио, в отличие от Джека или той же Джилл, вовсе не был дилетантом. Ведь он отсидел уже дважды и сядет в третий, стоит только его куратору-полицейскому узнать, что он, Донофрио, приобрел «смит-и-вессон» 38-го калибра, с помощью которого он намерен теперь убрать мистера Джека, если, конечно, удастся найти этого сукиного сына. Нет, я не дилетант, я полупрофессионал, подумал Донофрио и тут же стал прикидывать, как бы убрать этого гада так, чтоб подумали на его жену Джилл. Может, стоит пришить их обоих, а потом вложить ей в руку пистолет, как это часто показывают в фильмах? Откуда ему было знать, что и у нее тоже имеется пистолет и что она тоже собирается убить своего мужа. Такая типично дилетантская мысль ему и в голову не могла прийти. До сих пор Донофрио не слишком везло в темных делишках, но, с другой стороны, новичком или дилетантом его вряд ли можно было назвать.
Не знал он также и того, что Джилл Лоутон уже совершила одно убийство. В отличие от нее, сам он пока что не погубил ни одной живой души, ну, разве что водяных крыс убивал, будучи еще подростком. Знай он, что эта женщина в белой машине, что ехала впереди него, совсем недавно выпустила четыре пули в грудь другой женщине, он бы, возможно, завернул назад, домой, вместо того чтобы продолжать эту бесконечную погоню. Но, с другой стороны, знай он, что жертвой ее стала не кто иная, как Мелани Шварц, сидевшая в одной комбинации — той самой, черт подери, комбинации, которую он подарил ей на прошлое Рождество, — он бы еще сильней давил на газ, догнал бы ее и расстрелял прямо на ходу. Но ведь он этого не знал.
Не знал.
И вообще в эту теплую и пахнущую цветами февральскую ночь во Флориде было очень много людей, которые ничего не знали.
Итак, Донофрио продолжал держаться от «Доджа» на почтительном расстоянии, поскольку не хотел, чтоб она заметила в зеркальце свет его фар. Тогда бы она сразу сообразила, что вовсе не одна на этой черной и грязной дороге, которая, казалось, вела в самый ад, Господь да простит его грешную душу!..
Мэтью стоял над одним из унитазов в мужском туалете. И вдруг услышал, что дверь отворилась и музейный охранник спросил:
— Есть тут кто? Пора на выход.
— Одну минуту, — откликнулся он.
— Пожалуйста, поспешите, сэр, мы закрываемся, сэр.
— Поднимусь наверх через минуту, — обещал ему Мэтью.
Дверь за мужчиной захлопнулась.
Зейго в моторке проехал мимо причала во второй раз, высматривая, не сигналит ли кто фонариком. Что означало бы, что они взяли чашу и сейчас спешат через лужайку к берегу.
Но никакого сигнала не было.
Внутри музея «Ка Де Пед» находились еще два охранника. Не вооруженные. Здесь же Калуза, штат Флорида, торжественное открытие выставки. И каждый охранник играл скорее роль… как бы это выразиться? Как выразился доктор Оберлинг, воскликнувший тогда: «Охранник? Нет, скорее, гостеприимный хозяин дома…» А негостеприимные, то есть вооруженные охранники, дежурившие во дворе, были уже мертвы. Знай внутренние охранники, что случилось с их коллегами… О, то была бы совсем другая история. Но в эту ночь, одну из тысячи ночей, никто, похоже, ничего не знал и не ведал.
Короче говоря, один из этих охранников сообщил Сьюзен, что в здании никого не осталось, и высказал предположение, что, очевидно, муж дожидается ее в машине. Откуда ему было знать, что не более десяти минут назад второй охранник беседовал с Мэтью в туалете. Второй охранник, услышав, что первый сообщил даме в красном платье, что в музее никого нет, счел, что джентльмен, с которым он беседовал в туалете, уже поднялся наверх и покинул здание. Сьюзен подумала, что, должно быть, просто не заметила Мэтью в толпе на выходе. Никто ничего не знал. Охранники провожали глазами Сьюзен, одиноко бредущую по красному ковру к воротам. Вдали со стоянки отъезжали последние автомобили и тут же сворачивали на магистраль 41.
— Доброй ночи, мэм, — сказал один из охранников и запер за ней дверь.
К ним подошел доктор Лэнфорд М. Оберлинг, сияющий и довольный удавшимся мероприятием, и сказал:
— А теперь, ребятишки, давайте-ка уберем ее на ночь.
Когда человек немного выпивши, время может сыграть с ним злую шутку. Мэтью казалось, что для того, чтобы застегнуть «молнию», отойти от унитаза и направиться к раковине, ему понадобилось секунды две-три, не больше. Но вместо этого он, пребывающий в подпитии и несколько расстроенных чувствах, сперва никак не мог совладать с этой «молнией» — ведь смокинг он надевал крайне редко. Эта процедура заняла у него секунд тридцать, затем он, пошатываясь, поплелся к раковине и долго крутил краны — на это ушло еще секунд тридцать-сорок. Потом он не спеша стал мыть руки, и тут вдруг в голову пришла довольно мрачная, как ему показалось, мысль о том, что добрые шестьдесят процентов мужчин уходят из туалета, не помыв руки, — на обсуждение этого прискорбного факта ушло добрых минут десять из передачи «60 минут». Он вспомнил, что смотрел ее и, заслышав это, поклялся никогда больше не обмениваться рукопожатиями с мужчинами.
Намыливая руки снова и снова, в который уже раз, словно одержимый некой навязчивой идеей, он подивился тому, по какой такой причине Патриция Демминг, которую он любил всем сердцем, вдруг решила променять его, Мэтью, на такую задницу и придурка, как Чарлз Фостер. А потом, в который уже раз, снова и снова пытался сообразить, когда у них все это началось и почему он не заметил в Патриции никаких перемен. Удрученно тряся головой, он приписал все это последствиям проклятой комы и снова и снова усердно намыливал руки под краном.