Вторую ходку сделали еще быстрее, а с третьей обернулись прямо на рысях. Случившаяся возле телятника Алексеиха попробовала было попенять за этот поскребыш-возишко, но сама же потом и посмеялась над своим ворчаньем: не починать же, на ночь глядя, новый стог, что подобрали напоследок, то и подобрали.
Усталая, но решительная возвращалась Домна к себе. Подсказка Марьяши не выходила из головы.
Но стоило ей перешагнуть порог, как вся ее решимость вылилась в удивленный вздох:
— Ох-хох-хохоньки!..
Она не узнавала свою избу. Пол был вымыт, кровать в спальной загороде застлана, тряпье рассовано по углам, а вдобавок и печка выбелена. Каким уже образом Марыся нашла мел, спрятанный в кладовке, Домна и спрашивать не стала, а только остолбенело застыла посреди избы. Мало что выбелена печка, так еще и разрисована: на белом поле жгуче-черные цветы проросли.
— Маруся, да что же это такое?
— Кветики.
— Цветы, что ли, такие?
— Ага.
— А черные чего?
— Фарбы иншай… краски не знайшла.
— Да ведь и такой у меня не было.
— Сажей я намалявала. Глины для крепости добавила. Вельми дрэнна?
— Да не то чтобы дрянь…
Домна не находилась, как выразить свое отношение к этим непривычным цветам. Черный цвет ей напоминал о черных бедах. Словно что пророчила беженка…
Еще больше удивило занятие Марыси: та сидела за столом в окружении притихшей мелюзги и что-то вырезала ножницами из клочков прошлогодних обоев.
— Да тут-то что у вас деется?
— И тут кветки, — поняла Марыся, что ругать не будут, и рассмеялась — даже на какое-то время сошла бледная немочь с лица.
Домна внимательно осмотрела рукоделье. Пустяшное дело! Марыся выстригала из обойного листа алые розы, сворачивала их в бутоны, а бутоны собирала в гроздья. Да только ведь обои и есть обои — велика ли от них красота?
— Ну, хоть эти баские, хоть не черные, — решилась все же похвалить новую хозяйку.
Сидела она, тяжело опустив руки на стол. Было не до разговоров. Но Марыся вскочила, залотошиласъ:
— Прабачьте, тетка Домна. Чаго гэта я вам пра кветки! Вам паести трэба. Одну хвилиначку, я гарачай затирки…
Домна сидела как окаменелая. Ни ушам, ни глазам своим не верила: Марыся достала из печки варево, вылила его в миску, вместо хлеба положила три картофелины. Кашица! Хоть жидкая, но мучная болтушка… Домну так и прожгло: добралась, окаянная! В самых дальних тайниках кладовки, в самой заветной захоронке оставалось немного настоящей пшеничной муки. Уж так немного, что Домна старалась и не вспоминать. Хранила на тот радостный день, когда гость какой особенный придет, да, может, и Кузьма возвернется, — пирогами его встретить хотела. А какие же это к лешему гости? Зайцы с лесу, мыши с поля.
— И как у тебя руки не отсохли? — уже вслух сказала она и отодвинула исходившую паром миску.
— Не, руки ничога, — все еще улыбалась Марыся.
— Да кто просил тебя?
— Яны вось, яны, — повела Марыся глазами вокруг себя, приглашая в свидетели ребятню.
— Яны! — передразнила Домна. — А если и завтра попросят?
— И завтра зробим затирку. Яще засталося трохи…
— Крохи, вот именно. И эти крохи ты, беглая, у солдатских детей замела. Ой, лихо тебя принесло! — Домна долгую тяжелую минуту соображала, как быть дальше. — Видно, так, Маруся. Уходить тебе надо. Всем нам не прожить. Уходи, не вводи меня в грех, чтоб гнала.
При ее последних словах заревел Венька. Ничего не соображая, а только зная, что вслед за средним братом полагалось и ему вступать, усердно захныкал Санька. Дольше других крепился Юрий-большун, ее мужик-первоклассник, в кругу печного отсвета рисовавший палочки, но вот и он, жалея братанов, с подвывом поддержал общий рев. Для полного голоса оставалось кобелю забалабонить, — и он забалабонил, своим хриплым лаем перекрыв сразу все голоса. Их домашний страж, их Балабон, пропадал где-то два дня — пропитание, верно, искал в лесу — и вот заявился как раз вовремя. Так и принесло его рыжим ярым ветром, когда Домна открыла дверь. Балабон не бросился на незнакомых людей, но весь его взъерошенный вид говорил: уходите, а то худо будет!
И эта Марыся, эта беженка, засобиралась. А чего собираться? С чем пришли, с тем и ушли. Она вытащила из запечья свой просохший меховой мешок и повертела в руках, не зная, как поступить с хозяйкиными, надетыми на себя обносками.
— Да уж чего, не зверь же я, — подсказала Домна, отворачиваясь.