Его огорчение поразогнало взаимную недоброту, собирались к лодке уже как добрые друзья. Айно даже расчувствовалась и призналась, что находится все это время в каком-то тихом, светлом счастье, как в весеннем скворечнике. Все ей в жизни улыбается, да-да, все предвещает удачу, даже совестно перед людьми, такими-то несчастливыми. Ее Максимо с ней, ее дом, церковный ома коди, дает приют и пропитание, а теперь вот нашлась, воскресла и далекая ома муа, — пришла весть с родины, от отца с матерью.
— Грамоты они не знают, писал, вижу, молодой учитель. Значит, вернулся с войны, да? — не терпелось Айно услышать отклик на эту домашнюю весть.
И Демьян понял ее настроение, кивнул Максимилиану Михайловичу:
— Слышь, мужик? Она вот четыре года учителя помнит. Не улетит птичка к карельским берегам?
— Не улетит теперь-то… от птенцов и от гнезда, — добродушно покашлял Максимилиан Михайлович.
— Линнула никуда не улетит, своего лапсела не оставит, — подхватила весело и сама Айно.
— Да?.. — чего-то допытывался Демьян.
— Да! Да! Чего пристал? — нахмурилась Айно, но не надолго: одевалась и весла брала опять с тем же счастливым смехом.
Паперть, когда они вышли, была бела от ночного снега, запорошило и лодку, и кучу рыбных мешков. Федор молчаливо переглянулся с Айно и решил мешки не брать — в конце концов завтра успеется. Но Демьян охотно напомнил:
— Не пригрело бы солнцем рыбу, заберите лучше с собой.
В душе проклиная глазастого Демьяна, Федор стал выволакивать из-под лапья мешки и швырять их в лодку. Лодка огрузла так, что садиться было некуда.
— Валяй, Айно, одна, потом вернешься, — и тут подсказал Демьян.
Айно сплавала к берегу, мешки сгрузила, а потом перевезла их с Демьяном. Прощаясь с ней, Федор нарочно громко и зло сказал:
— Ничего, ловите. На глаза завидущие я и одним кулаком шоры понабиваю. Ничего, не очень-то на меня пооглядываются.
Демьян промолчал, не дожидаясь его, пошел вперед. Федору не хотелось пускать Демьяна в деревню раньше себя, торопился побыстрее обернуться с лошадью. Айно помогла запрячь и уложить мешки, но все же догнать Демьяна с груженной тяжело телегой он не смог. Когда прибыл в Избишино, тот уже преспокойно разгуливал, как и утром в церкви, по всей деревне, посматривал на пустые окна избенок, словно не верил, что все люди в поле. А сам, видно было, и там побывал, и на скотном, и в конторе. Федора сразу и без обиняков похвалил:
— Хорошо живете, по нынешним-то временам. И посеяли много, тоже если на нынешнее мерять. Чего скрывать, другие еще в первой борозде с коровами топчутся. А ты-то вон на лошадях пашешь? Как тебе удается выкручиваться, а, Федор?
— Вот так и выкручиваемся. Не идти же к тебе с протянутой ладонью, — в двух словах удовлетворил его любопытство.
— Да ладонь-то протягивай сколько угодно, да только что я положу в твою ладонь?
— Вот то-то и оно, Демьян.
— То-то и оно, Федор.
Так они поговорили, до откровенности не опускаясь, и Федор, чтобы сбить лишнее любопытство, решил поплакаться:
— Лошадь хоть одну какую, может, выделишь? Семян опять же своих не хватит. Взамен-то можно бы и рыбы немного…
— Семян, конечно, и без рыбы выделим, а лошадь ты и сам взял.
— Да ведь не у тебя.
— Не у меня, само собой. Что у меня возьмешь? Я и сам где пехтурой, где на попутных по району…
Опять поговорили, прекрасно понимая, что одному все известно, а другому наплевать на это известное: привык, обтерпелся за четыре военных года, из своего колхозного окопа пушками его не выбьешь.
Дальше дело пошло на руку Федору. Заскочили они, после пашни, на поле, где боронили, а там коровы да бабы. Так было: в постромках коровенка, а сбоку две помощницы, в пристяжных. Начальства они не видели, понуро, все одинаково пригорбив под лямками спины, тащились по полю, время от времени, как и коровы, постреливали гнилой травой. Было видно, кому по силам, а кому и вовсе последний осилок. Барбушата молодые корову свою, считай, на постромках тащили, а старая Барбушиха в паре с такой же недотепой едва ноги переставляла. Капа с товаркой своего возраста тоже нетихо подвигалась, а немка Луиза, едва душа в теле, и пару себе такую нашла, тыкалась на колени. Упряжка с Верунькой во главе легко повиливала бороной, а дальше плач стоял: живот у кого-то схватило, ни с места. Федор туда на помощь и на Демьяна зыркнул:
— Чем выспрашивать да выглядывать, бери лямку.