Зачем Илье нужна была эта девушка, он пока точно понять не мог. Если предположить общепринятую версию мотива, согласно которому, один человек использует другого, тут же появлялось раздражающее чувство неполноценности себя и самой такой версии, потому что он легко мог оплатить услуги "профессиональной женщины" или накормить и позабавить женщину с инициативой, а то и с явными признаками тоски и голода по мужчине. Все это было скучно и он хотел оставить такое в прошлом, особенно после отсидки. Сейчас вдруг захотелось чего-то "реального" и "большого", чтобы дух захватывало, и чтобы насытило целиком, как если бы он наливал бак машины до самого верха, до перелива, чтобы даже лужица образовалась у его ног... Это была не метафора, а очень точное представление желаемого чувства; он даже вспомнил что-то прочитанное когда-то у Фрейда и удивился, что его визуальные фантазии так легко согласовывались с теорией этого прославленного извращенца.
...А дальше нужна была интрига. И она случилась очень быстро - они встретились раз, потом другой, потом в порыве страсти терзали друг друга в машине; он порвал ей в нескольких местах одежду, тут же обещал купить что-то новое и на следующий день они провели часа два в магазине; он обнимал ее крепко, до хруста в позвоночнике и синяков, зачем-то клялся в любви и удивлялся силе своего желания и ответной реакции организма, который просто поражал его своей устойчивостью, но, к сожалению, скорым апофеозом и быстрым выгоранием. Он не мог понять, насколько ей хорошо, но она была в восторге в любом случае, поскольку обладала способностью быть довольной самим актом соития, антуражем, - то была актриса, которая могла бы играть одинаково перед пустым залом и перед заполненным. Важна была сцена, на которой играли свои роли актеры-мужчины, а ей было дано право помогать им в этом деле. Она была счастлива! Она умела быть счастливой чуть ли не каждый день - точнее, каждый вечер, но не в утро...
Его и подкупила ее способность радоваться, и быть легкой, ни о чем не думать всерьез и быть открытой для него настолько, насколько и представить нельзя - ведь она так легко рассказала о себе и, как думалось, так откровенно, на что он был бы не способен... Они встречались еще и еще, только теперь в квартире, которую он снял для них. Счастье расползалось вширь, поднималось, как на дрожжах, оно должно было заполнить пространство вселенной и слиться с вечностью, если бы однажды не произошел конфуз - он вдруг, в самый активный и горячий момент чувствований, сник - вот так вот взял и плюхнулся с невероятной высоты на землю - потерял все, и чувства, и множественные тона, краски, которыми красил весь мир вокруг, сменив их на черно-белые, холодные цвета, как бывает только с жуткого похмелья, поутру. Она не сразу поняла, но почувствовала, естественно. Спросила, что случилось? Он отвалил в сторону, вскочил и ушел в ванную. Там, стоя под душем решил, что она, наверное, ему изменяет, если так вдруг отреагировал организм. Скорее всего это подсознание сигнализировало об измене и теперь он понял все про нее. Вернувшись, он сразу спросил ее о преданности и получил в ответ клятвенные признания в этой самой преданности, а еще она поделилась с ним одним своим правилом, в соответствии с которым она не могла одновременно иметь двух партнеров. Он поверил ей на второй день, когда все снова сработало; в этот день они были аккуратными и сами остановились, сошлись на идее купить выпивку и весело довести этот вечер до его логического конца - до пустых бутылок и крепкого сна... в объятиях друг друга.
Встречались они в неделю по три раза, а однажды он обещал, что переедет жить в эту квартиру. Она предложила оплачивать половину аренды, он согласился. Ларисе сказал, что будут частые командировки, иногда ночевал дома и немного удивлялся, что Лика совершено его не ревнует, даже не спрашивает, спят ли супруги, требует ли жена исполнения долга, есть ли у него желание быть с женой? От этого в нем еще больше забродила бактерия ревности, однако он молчал. Лишь пристальнее всматривался в свою пассию, стал чаще следить за ней. Вот так, выезжая из дома, или откуда-нибудь по сторонним от наблюдения делам, все равно оказывался на этом месте, сидел в машине и чего-то ждал, что-то высматривал, надеясь на удачу и страшась этой удачи, потому что тогда бы пришлось убеждать себя, что Лика ничем не отличается от "соски" на остановке. Ничего такого не случалось, она по-прежнему была легка в походке и когда вылетала из двери здания и неслась куда-то по своим делам, он был уверен, что в здании так же была верна ему, как теперь, в одиночестве направляясь куда-то. Пару раз он организовывал встречу с ней, будто бы случайную, и она верила, что именно сегодня и в это время он проезжал мимо этой остановки, или мимо того дома, где они встретились. Он подвозил ее к тому месту, куда она ехала по делам ее конторы, они целовались, они разговаривали, потом она выпархивала из машины, а он оставался ждать, потому что каждый раз соглашался, что дождется завершения работы и подвезет ее домой, где скоро начнет оставаться с ней на ночь.
А вот сегодня все пошло не так. Он расположился наблюдать - ждать ее появления; он предварительно позвонил ей и узнал, что она на работе, закурил и включил приятную музыку, впрочем, вскоре переключив на радиостанцию, потому что все-таки нервничал; в кармане зажужжало, он вытащил компактный модный гаджет и удивился - номера не было в его контактах.
-Ну? - спросил в трубку, - кто это?
Ответил до боли знакомый и неприятный голос:
-Я это, сынок, я...
-Ты опять приехал?
-Не опять, а снова. Да, я в городе. Не хочешь с отцом встретиться?
Илья промолчал, лицо его сморщилось - чувства, которые в нем возникали при появлении этого человека, из частицы которого он произошел, были не путанными, не сложными, а очень даже простыми и однобокими. Он кривился не из каких-то там моральных переживаний, не из психологии отношений со своим отцом, а просто так, как это случается с нормальным человеком, когда он вляпывается всей ступней в кучу дерьма! А то и пачкает одежду... Иной раз ,если он находился не в машине, на улице, в помещении, слюна начинала вырабатываться обильно и он вульгарно поплевывал, потом постепенно успокаивался. Сам Илья за собой этого не замечал, не мог проконтролировать себя полностью - именно эти начальные чувства, - но справлялся с собой; и внешне выглядел нормально, во всяком случае, мало кто смог бы заметить в нем такой степени отвращение, которое сын может испытывать к своему родному отцу.