Вот тут Вова посмотрел на сына глазами чистыми, ясными, какие бывают у детей. И в отличии от детей, в глазах этих была еще и смешинка, какой-то даже задор. Не знай этого человека хорошо, можно было бы подумать, что он сумел пронести через всю жизнь способность оставаться в душе молодым, нет - по-детски непосредственным, открытым и даже добрым!
Илья отшатнулся, его охватил ужас. Было ли это безумием, или перед ним стоял опытный вершитель человеческих судеб? Почему он подумал вдруг, что отец решал свои проблемы с людьми просто и легко?
-Вообще, Илюша, мне в жизни везло на хороших людей! Меня всегда сопровождали хорошие люди. А если появлялась гнида, с ним непременно что-то случалось... Это сейчас в больших городах понатыкано столько камер, что можно уследить, заметить, как вершится суд над плохим человеком. А там, в глубинке, в лесу, в тайге, кроме бога - этого немого созерцателя, - никого нет. Вот и вершит свой суд случайность. Мне везло на случайности. Думаю, будет везти всегда... Но теперь такого везения не надо - я стал другим, и жизнь теперь не кажется вечной...
Глаза его потухли, он отвернулся и снова стал смотреть на другой берег - будто в смерть свою...
-Ты болен? - спросил Илья.
-Нет, совершенно здоров. Просто годы напоминают..
Илья помолчал еще немного, и не глядя на Вову, спросил:
-А ты к чему мне это все рассказал?
-Просто так, Илюша. Ты спросил, почему я вас бросил и ушел, я ответил, что... было бы хуже, если бы остался... Хотя, если быть точным, Зина ушла, а не я ее бросил... И знаешь что, я тебе вот что скажу... - вот тут он повернулся к нему всем корпусом и теперь смотрел уже иначе, как взрослый человек, даже можно было подумать, - с беспокойством. - Ты себя еще не узнал... Ведь не живешь с Ларисой, и по детям не тоскуешь. Ты из нашей породы, ты не в мать свою. Скоро себя начнешь узнавать. Тогда и звони, подскажу как быть...
И снова Илье стало плохо - холодно, как будто льда наелся и лед застрял в пищеводе, отчего похолодело рядом с сердцем, и в животе.
-И все-таки мерзкий ты тип, папа... - вычурно произнеся последнее слово, Илья отступил от отца, чтобы резко отвернуться от него и уйти прочь. Ноги несли его сами и он думал, уверял себя ,что больше никогда не встретится с этим человеком.
Отец смотрел ему вслед и глаза его постепенно приобретали то самое выражение, которое бывает у людей в минуты отчаянных желаний, когда хочется спрессовать время настолько, чтобы исполнение одного какого-то главного желание произошло тут же, как по собственной воле. Наверное, только власть дает такие возможности, чтобы без торга и обязательств можно было иметь и не иметь, быть и казаться, чтобы только не прозябать в сплошных ожиданиях. Не было у него власти над сыном, как не был сын одним из тех, кого может забрать... несчастный случай.
*************************************
После больницы и трезвых дней Лика почувствовала себя несуразной и беспомощной, снова потянуло к матери. Она напросилась на встречу. Хотя, сложности в этом не было - достаточно купить бутылку водки, чтобы дверь в преисподнюю распахнулась настежь.
Говорить много, описывать это существо, каким была ее мать, - дело сложное из-за большого количества отвратительных чувств: такие люди жили во все времена, и именно в женском обличии они становились ужасными особенно, как если бы Кронос стал женщиной, а Лилит - первая жена Адама, назвалась Мариной. Мариной звалась мать Лики, проживала отдельно и не разрешала дочери появляться дома, потому что у самой часто бывали гости. Кем-то где-то она работала, кем-то подрабатывала, раз водились деньги на водку, но в основном пила, и странное дело, организм этого существа был настолько устойчив даже к суррогатному спирту, что в свои 45 она и выглядела на 45, разве что без следов ботокса и подтяжек лица... Естественной была одутловатость, дряблость кожи, и неестественными для такого образа жизни подтянутость фигуры и ноги не как у курицы. Да, голос был грубым, низким, потому что она не переставала курить, и в глазах светилось столько блеска от этого коктейля из жизненной энергии и злости, что, казалось, если однажды ненароком высвободится сила ее души наружу, в городе будет объявлено чрезвычайное положение. Мало кто видел, как она спит, - разве что из мужиков, которые оставались с ней на ночь. И с соседями она лаялась, как дог с тузиками; с участковым ментом зналась, дела у них были свои - мент видел ее всегда пьяной, но никогда не сомневался в ее памяти и рассудке.
Лика очень тянулась к матери, особенно когда становилось плохо от водки, от запоев, от мужчин. В этот раз стало плохо от выкидыша. Случилось это с ней в первый и в последний раз, потому что врач что-то там про осложнения говорил и возможных последствиях, отчего матерью она сможет стать только по случайному стечению обстоятельств, или иначе - только чудесным образом! Это как раз меньше всего волновало Лику, даже мысль крамольная пробежала, что у таких тварей, как она и ее мать, детей вообще не должно быть, чтобы кто-то еще так же не страдал, обрекая себя на такое гнусное существование. Впрочем, мысль эта жила в ней несколько минут, затем появилось сильное желание выпить и поговорить с мамой - ей хотелось сильно сочувствия и ласки - материнской ласки. В жизни не чувствовала прикосновения руки матери с нежностью, зато знала силу удара ее кулака, и все равно продолжала фантазировать о каких-то нежных чувствах к себе. Раньше она мечтала убить мать - просто перерезать ей глотку, потом поймала себя на мысли, что мечта изменила вектор направленности - она стала видеть себя жертвой этого акта насилия - это мать протыкала ее грудь ножом, а она, издыхая, дожидалась от матери восклицания, типа, "прости меня, доченька...".
Когда пришла в этот раз, - сразу после больницы, - мать открыла дверь, всмотрелась в дочь, отвернулась и ушла в комнату. Недовольство на лице было ее основным выражением - основным проявлением личности. Марина всегда и всем была недовольна, даже когда еще не могла достойно называться алкоголичкой; эту манеру самовыражения она почерпнула от своей матери, от бабки, потому что с раннего детства, еще с деревенской жизни поняла, что только таким образом можно принуждать мужика априори чувствовать себя виноватым, только так можно было запросто диктовать свои претензии, чтобы благодарить скупо, когда мужик лез из кожи и, повинуясь основному инстинкту, что-то такое совершал с нею... Поначалу то были пацаны, потом, в жизни городской, много пацанов. Они лихо крутила парнями, взрослыми мужиками, работала на фабрике, с лотка продавала "китай"; были у нее даже оборотные деньги, были поставщики и было много денег, настолько, что умудрилась из общаги переехать в однокомнатную квартиру. Вот тогда и понеслась жизнь - она имела кров над головой! И жажда жизни прижимала к постели, как кошку давит инстинкт, требуя драть глотку, взъерошивая шерсть и ставя ее дыбом, а котов бросая в когти и зубы друг друга, валяя по земле клубком, пугая всех вокруг дикими криками. Сколько мужиков передралось из-за нее, сколько раз ее обещали прикончить, и ведь никто так и не смог исполнить своего обещания, потому что, похоже, не только ментура ее берегла как классную осведомительницу, но и силы высшие хлопотали за нее, все уберегая для какой-то должно быть миссии важной, как вирус берегут для регулирования какой-нибудь популяции какого-нибудь вида животных, а иного меченного потому, что за него кто-то молится сильно, или помолился когда-то, да так, что на всю жизнь хватило. Кто знает, почему Марина дожила до своих лет, несмотря на то, что так и оставалась должной многим непростым людям, что совершила много гнусностей, отправила достойных и невинных на нары, иногда в пьяном угаре и на нож шла, дралась как мужик... Все-таки, что-то же было в этой женщине, если дочь ее так льнула к ней. Разве только из-за сотворенного в воображении образа матери, или из-за голода по любви родительской, или являясь копией своей матери, она получилась неудачно и вместо холодного сердца ей в грудь поместили детское, все еще трепещущее по любви и ласке? Нет, то был такой же инстинкт, только направленный к матери, как у матери, - направленный к мужчинам. У матери не было мужчин и большим количеством партнеров она компенсировала эту нехватку на протяжении всей жизни, а у Лики не было матери, зато с раннего, очень раннего возраста было огромное количество мужчин - с подачи матери позабавиться молодым телом за хорошие деньги мог каждый, кто имел эти деньги и кто знал о такой услуге на седьмом этаже. В начеле нулевых жизнь мало чем отличалась от девяностых, впрочем, как и сейчас. Продавалось все, что имело спрос, а на порок и подлость спрос не угасает вовсе ни в какие времена. Этот бизнес Марины угас, потому что Маша подросла и стала Ликой - уже просто Ликой, каких было много; и выучилась на менеджера..., чего мать не ожидала совсем. Тогда Маша-Лика еще умела мечтать, а голова у нее была светлой, память цепкой; жажда стать человеком и доказать матери, что она лучше ее, что достойна любви ее...