Нужно было уйти. Но я не смог. Не смог оторвать взгляда от позвонков. От белой кожи, покрытой мурашками от холода. От родинок на левой лопатке. Я впитывал, запоминал. И влюблялся вновь. Как тот пацан, три года назад. Так же отчаянно. И эта влюблённость накладывалась на ту болезненную и одержимую любовь. Губя. Разрывая грудину на части.
Потёр рукой грудную клетку, будто до самого пекла в душе дотронуться хотел. Разрывало от противоречивых чувств. С трудом сдерживался от того, чтобы вернуться в квартиру. Девчонка дверь так и не закрыла. Будто ждала, что вернусь.
Зашёл в квартиру и замер на пороге, впав в ступор. Все мысли вылетели из башки. Стало так пусто, даже гулко, будто по голове кто-то кулаком съездил хорошенько. В доме пахло блинами. Я знал, что мелкая в школе. Сам отвёз и проводил до класса, по пути выловил и потряс щенка, который гадости ей говорил. Сбросил кроссовки и прошёл на кухню. Там возле плиты крутилась мать. Волосы собраны на макушке в гульку, на тощее тело натянут новый халат. Выглядела она со спины так, будто не было всех этих лет моего личного ада. Будто сейчас откроется дверь и на кухню войдёт отец с мелкой Настей на руках. Поцелует мать в щёку и сядет на стул, ожидая, когда жена накроет на стол.
— Сынок, — мать заметила меня, застывшего на пороге кухни. — Проходи скорее, родной. Садись за стол.
Мать была накрашена. Впервые за все эти годы мать выглядела нормально. Ухожено. Сел за стол, не имея возможности оторвать удивлённого взгляда от порхающей по кухне матери. Мои слова так подействовали?
Мать поставила передо мной тарелку с блинами. Сметану. И вазочку с вареньем.
— Клубничное варенье. Твоё любимое.
Усмехнулся. Голову опустил, после чего горько рассмеялся.
— Кажется, ты снова меня с Игорем перепутала, мама. У меня аллергия на клубнику.
— Антончик, — мать вцепилась пальцами в мою руку, когда я из-за стола поднялся, чтобы кухню покинуть, — прости меня. Прости.
Подался назад, когда родительница попыталась меня обнять. Слишком омерзительна.
— Не стоит. Позвони лучше любимому сыну, мама. Пока в трезвом уме находишься. Поговори с любимым сыночком. Может, совесть у него проснётся. Приедет к тебе. Блевотину будет вместо меня оттирать.
Мать дёрнулась. Отшатнулась. Отпустила мою руку.
— Как ты так можешь с родной матерью разговаривать? — прошептала, смотря на меня полными слёз глазами.
— Так же просто, как моя мать гробит жизнь сестре, — пожал плечами, безжалостно ударяя словами. — Или ты думаешь, что блины испекла, сметаны и варенья дала, я всё забуду? Ноги целовать стану?
— Тоша, остановись, — мать покачала головой, закрывая рот ладонью.
Заткнулся лишь по той причине, что мать могла сорваться и уже вечером валяться в бессознательном состоянии где-то в парке. Слишком слабая. Зависимая.
— Я не голоден, мама. Спасибо. Я не хочу есть.
Пошёл к двери, но мать поймала меня за руку. Сжала. И быстро, сбивчиво заговорила:
— Антон, я знаю, что виновата перед тобой. Так виновата, Боже. Ты столько всего натерпелся, сынок. Только тебя я и нужна. Только ты обо мне заботишься. Ненавидишь, злишься, но заботишься. Не даёшь замёрзнуть в парке или умереть от голода. Антон… Я буду стараться держаться. Я стану лечиться. Посмотри на меня, сынок, — мать положила мне холодную ладонь на щёку и повернула к себе. Дёрнул головой, уходя от прикосновения. — Я клянусь. Я буду лечиться.
Смотрел в бледное лицо матери с шелушащейся кожей, глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз, в желтоватые белки глаз. Мать нервно облизывала треснутый уголок губ, показывая белый язык. Я ей не верил. Эти слова я слышал не раз. Особенно в больнице, когда Насте швы на лицо накладывали. Тогда мать на коленях по полу ползала и клялась своим здоровьем, что больше никогда шприц в руки не возьмёт. Её хватило на две недели. Сорвалась быстро.
Выдавил из себя улыбку. Кивнул.
— Хорошо, мама. Я тебя услышал.
— Куда ты? — мать не спешила разжимать пальцы.
— На работу.
— Не к этой пигалице? — нахмурила куцые брови.
— К кому? — в груди медленно поднимала голову ярость.
— Не к этой соседской прошмандовке? Видела, что она приехала. Поссорила Игорёшу и тебя, — мать осеклась и замолчала, поймав мой полный ненависти и бешенства взгляд.
Я никому не позволял оскорблять мою девчонку. Даже самому себе. Как бы не злился. Как бы не ненавидел. Я решил, что она будет моей, когда впервые увидел на лестнице. Решил, что буду защищать ото всех, когда огромные глаза увидел. Разжал пальцы матери и отступил на шаг. Сжал с силой кулаки, пытаясь утихомирить ярость. Нельзя срываться. Знал, что нельзя. Мать слишком слабый человек, ей только повод дай, чтобы принять наркоту.