Потом она подумала про себя:
- Тот, кто не может придумать в угоду своей жене что-либо новое, не думает ли он, что достаточно ее изнасиловать, чтобы удовлетворить? Это не лучше, чем лечить рану, из которой сочится гной, снова и снова заражая ее. Пропади ты пропадом, подлый предатель!
Она беззвучно плюнула в его сторону, потом вошла, изобразив движение у двери, чтобы он не догадался, что она все видела. Это осложнило бы все дело или заставило его действовать не так, как она замышляла, и не тогда, когда ей было удобно.
- Разве изменение задач, средств и сроков не требует дополнительных усилий и жертв? Разве человек иногда не проигрывает битву, если он идет на изменения, которые не были необходимыми?
Подумав так, Забиба открыла дверь и шагнула в дом.
Она дала своему презренному мужу возможность одеться и повязать на шею куфийю. Он стал заматывать и голову, отговариваясь тем, что вывихнул шею. И, решив, что Забиба ему поверила, всякий раз, когда она к нему приближалась, находил какое-нибудь оправдание, чтобы она не увидела его шеи, и старательно ее избегал. А Забиба то и дело выказывала желание посмотреть, что там у него, и делала это таким образом, что больной стал подозревать, что ей все известно.
Что до того, что случилось с ней, то он расспросил ее обо всем, как будто ничего не знал, делая при этом грустное лицо, и она все подробно ему рассказала, внимательно следя за его глазами, чтобы увидеть его реакцию. Он же стал вести себя так, будто его схватил ифрит* и хочет бросить на землю, чтобы переломать кости и выбить из него душу.
Понравилось Забибе истязать так своего мужа, и делала она это с удовольствием. Разве желание женщины отомстить не сильнее желания мужчины? Если найдет она способ против того, кого ненавидит, то заставит его вдоволь натерпеться всяких мучений и изведать самых горьких поражений. Многие мужчины, особенно те, у кого есть свои принципы, не стремятся специально к мести, хотя она и бывает одним из элементов их борьбы, но когда речь идет о женщинах, если их сердце кровоточит или кто-то взял над ними верх, у их мести появляется вполне определенная цель, доставляющая им удовольствие. Они, наверное, заживо бы съели того, кто доставил им страдания, предоставься им такая возможность. Разве не знаете вы, как Хинд, дочь Атабы, жевала печень Хамзы, да будет доволен им Аллах, в отместку за то, что он убил в бою ее отца, брата и дядю?
Муж Забибы пытался скрыть правду о случившемся, а она снова и снова спрашивала его о том, каким образом он повредил себе шею. Муж ее, вместо того чтобы рассердиться, возмутиться и пригрозить отомстить тому, кто мучил ее, напоминал пса, который осмелился в доме хозяина своего сожрать пищу, которая ему не предназначалась, или лаять на гостя, или по ошибке укусить самого хозяина, а хозяин прогнал его. Хвост этого пса болтался между задних лап, и весь его вид, походка и поведение говорили о крайней степени его унижения.
И хотя мы сравнили мужа Забибы с нашкодившей собакой, собака из благодарности к хозяину никогда его не предаст. Муж же ее поступил с ней вероломно, поэтому назвать его собакой будет мало. Шкуру собаки можно еще использовать, если ее выдубить и отмыть, а в шкуре ее мужа было столько скверны, что к ней нельзя было прикоснуться, не замаравшись, даже если ее омыли бы все воды вечной реки Тигр.
Забиба умылась и надела чистую одежду. Она опоясала себя мечом и выехала на своем белом коне. Она поспешила, заметив, что солнце может взойти раньше, чем она достигнет внешних ворот дворца. У ворот обычно много солдат, и ее вид породит расспросы и разговоры, которые не удержатся в стенах дворца. Слухи быстро распространяются среди дворцовой прислуги, а от нее узнают все и другие люди. Разве не достаточно прислуге подслушивать и знать все, о чем говорят, что думают и что делают цари? А разве языки их наложниц не становятся зачастую рупором их состояния? Не стоит опаздывать с прибытием к воротам дворца. Рассвет поможет мне скрыть царапины на лице, которые я получила в схватке с этим бешеным псом.
Забиба добралась до дворца и, как обычно, проследовала в личные покои царя. Не спрашивая разрешения, вошла в его опочивальню и увидела, что он уже ждет ее - начальник стражи доложил, что она к нему направляется, как только узнал об этом от стражи внешних ворот.
Царь не успел еще одеться, но уже поднялся с постели и умыл лицо, продолжая свои обычные приготовления к встрече с ней. Множество мыслей и догадок крутилось у него в голове, и совсем уже разволновавшись, он стал спрашивать себя:
- Почему я так волнуюсь? Всего-навсего сообщили, что это она, а не кто-то другой, идет сюда, и, должно быть, в добром здравии. Мне не о чем волноваться. Разве не приехала она верхом на коне? Тот, кто покрывает расстояние между своим домом и дворцом верхом на коне, должен чувствовать себя превосходно. Но почему она прибыла в столь ранний час?
Впрочем, царь дал ей право приходить во дворец, когда она пожелает, невзирая на время, а не так, как приходят по официальным делам или по приглашению.
А когда она сказала царю:
- Как я могу приходить во дворец не в назначенное время? - царь ответил ей:
- Для тебя у меня любое время свободно, Забиба, возлюбленная моя.
И тогда сказала она:
- Тебе не стоило бы так меня баловать. Ведь простой человек, бывает, не знает границ своих симпатий и чувств.
А царь сказал ей, улыбаясь:
- Разве не говорила ты мне, Забиба, что царям больше нужны те, кто говорит им правду, чем те, кто говорит: "Твоя воля, мой господин. Твоя воля, мой великий царь"?
Разве дружеское чувство и радость дружбы - это не то, что необходимо царю? Вырваться из обветшалых понятий, полученных в наследство от старых царей, - вот какой шаг необходимо предпринять, чтобы всерьез постичь жизнь людей. Если же я стану ограничивать того, кто мне ближе всех, заранее составленным расписанием, то наши встречи превратятся в рутину, и ни у меня, ни у нее не будет возможности нарушить ее и поступать не так, словно мы выполняем официальную работу. Если мы будем поступать, исходя из самого обычного человеческого желания, из того, что диктуют чувства влюбленных, то и серьезная работа на благо народа будет больше отвечать его интересам.