— Фрау Умлауф, сын доверял вам?
— Доверял ли он мне? — Она задумалась. — Думаю, он точно пришел бы ко мне и сказал: «Кстати, мама, я гомосексуалист. Вот так уж сложилось». Йохен определенно сказал бы что-то в этом роде. Но он не сказал.
— И как бы вы отреагировали в таком случае?
— Не знаю. Я действительно не знаю. Может быть, вышла бы из себя. Может, и нет.
— Почему?
Эллен пожала плечами.
— А вот его отец перевернулся бы в гробу.
Сузанна ничего не сказала, но ей показалось сомнительным, что Эллен даже не подозревала, что с ее сыном что-то не так. Скорее всего, она просто вытесняла подобные мысли из своего сознания. Она хотела нормального сына, а значит, у нее был нормальный сын. На все остальное она закрывала глаза.
— Пожалуйста, расскажите, что на самом деле произошло, — попросила фрау Умлауф. — Ваши коллеги в Штутгарте ничего мне не сказали.
Это было именно то, чего Сузанна боялась. Она видела по глазам матери, что та надеется услышать, что смерть сына была быстрой и безболезненной.
Сузанна не знала, что сказать. Больше всего ей хотелось соврать самым бессовестным образом, однако сделать этого она не могла. Когда-нибудь Эллен все равно узнает правду.
— Йохен умер в постели, фрау Умлауф. А перед этим он был с мужчиной. Он считал его своим любовником, но это был его убийца. Полагаю, он знал, что делает. Он добровольно согласился на сексуальные эксперименты, и, вполне вероятно, они ему нравились. Во всяком случае, до определенного момента. До самой point of no return[2]. А потом все пошло не так, и тот, другой, утратил контроль над ситуацией либо сознательно довел дело до крайности. Был это несчастный случай или убийство, мы пока не знаем.
У Эллен Умлауф был такой вид, словно она не поняла ни слова.
— Он мучился?
— Я думаю, нет. — При этом Сузанна совершенно точно знала, что сексуально мотивированный убийца как можно дольше растягивает агонию своей жертвы и получает от этого огромное удовольствие. — Какие у вас были отношения с сыном?
— Я не знаю. Мне трудно их описать. — Эллен смотрела на свои пальцы и обрывала заусенцы, причем возле большого пальца надорвала кожу так, что показалась кровь. — Он всегда был дружелюбно настроенным, очень любезным. Просто хорошим мальчиком. То есть совершенно нормальным.
Она встала, лизнула ранку на пальце и подошла к окну. И только сейчас услышала уличный шум, который пробивался в бюро.
— Пожалуйста, отвезите меня в патолого-анатомическое отделение! У меня такое чувство, что Йохен меня ждет.
Сузанна кивнула.
10
Его мобильный телефон торчал в заднем кармане джинсов и зазвонил в четверть одиннадцатого, в самое неподходящее время. Над плитой в зажимах торчали чеки с заказами, нужно было обработать еще пятнадцать штук, а на плите одновременно стояли восемнадцать сковородок. Пот капал в овощной соус, но его это не смущало, ведь он все равно не мог этого предотвратить.
— Давай шевелись, ты, задница! — заорал на него су-шеф. — Нам надо отправлять заказ! Ну давай, не спи на ходу, ты, дрочило!
— Заткни хлебальник! — крикнул он в ответ.
Он работал словно автомат, между прочим, уже двенадцать часов подряд. Поесть сегодня он еще не успел, только выпил три бокала пива, но оно словно испарилось из разгоряченного тела и нисколько не утолило жажду. Удары сердца отдавались в висках. У него не осталось сил, тем не менее он и дальше работал без перерыва.
И сейчас к тому же зазвонил этот чертов телефон! Он проклинал себя зато, что вообще сунул мобильник в карман. Обычно он оставлял его дома и включал очень редко, но Лейла попросила его взять телефон с собой, и он легко поддался на ее уговоры.
Пока он поспешно вытаскивал мобилку из кармана и отвечал на вызов, кончики спаржи начали подгорать в горячем жире.
— Алекс, — прошептала Лейла, и ее голос задрожал, — мы не сможем сегодня ночью увидеться. Мне кажется, отец что-то заметил. Нам нужно быть очень осторожными, иначе он тебя убьет.
— О’кей.
— Я не считаю, что это о’кей.
— Да, я понял. Я просто не могу сейчас разговаривать.
— Я снова позвоню тебе, — сказала она и отключилась.