Они спускались с дюны, и Матиас шел впереди, когда вдруг тот, что помладше, споткнулся, и Матиас поймал его. И получилось так, что они держали друг друга в объятиях и смотрели друг другу в глаза.
Алекс не решался вздохнуть.
Младший положил руку на ягодицы Матиаса и крепче прижал его к себе. Потом они стали целовать друг друга. Долго, и с каждой секундой все неистовее.
Алекс уже видел нечто подобное по телевизору и в журналах, но никогда в реальности. И ни разу — чтобы это делали мужчины. И тем более — чтобы один из них был его отцом.
Ему стало плохо, но он неотрывно смотрел, что будет дальше.
Они целовались, и их руки бродили по телу друг друга. В конце концов они опустились на песок и судорожными движениями принялись раздеваться.
Алекс точно знал, что это означает. Он больше не мог этого видеть, ему казалось, что он сейчас умрет. Все было кончено, его жизнь разрушена. Он потерял веру в отца, а тем самым — веру в себя. Он возненавидел отца! В тот момент он ненавидел его настолько глубоко, всей силой детской души, что ему хотелось кричать! Его отец оказался лжецом и предателем. Этого мужчину, который сейчас лежал голый в дюнах рядом с другим мужчиной и ласкал его, Алекс не знал и знать не хотел!
Ему стало настолько противно, что его вырвало, а потом он отвернулся и уполз оттуда.
Слезы бежали по его щекам, и он не знал, что теперь делать. У него был панический страх вечером встретить отца, и ничего на свете ему так не хотелось, как никогда больше не видеть Матиаса.
На пути к их временной хижине его встретил Вилль.
Он страшно разозлился, что Алекс исчез, ничего не сказав, но когда он увидел, что тот идет весь в слезах, словно воплощение горя, то настолько испугался, что обида на друга моментально испарилась.
— Что случилось? — воскликнул Вилль и хотел обнять его, но Алекс оттолкнул его.
— Ничего. Все в порядке.
— А чего ты тогда ревешь?
Алекс вытер глаза и громко шмыгнул носом.
— Я хотел принести больше дров, упал и ударился.
— Где? — Вилль взглянул на колени Алекса.
— Щиколотка, просто не видно. Но сейчас уже лучше. — Алекс попытался изобразить вымученную улыбку.
— Будем строить дальше? — спросил Вилль.
Алекс покачал головой:
— Нет. Я хочу в гостиницу.
Он лег на кровать и отказался идти на ужин.
— Что с тобой, воробушек? — озабоченно спросила Тильда и положила руку ему на лоб. — Тебе плохо?
Алекс кивнул.
— У тебя голова болит?
Алекс кивнул.
— А что-нибудь еще болит?
— Все, — прошептал Алекс.
Тильда откопала в своей косметичке древний термометр, которым не пользовалась уже целую вечность, и сунула его сыну под мышку.
— Держи покрепче, хорошо? Десять минут.
Алекс кивнул и лег на руку, под которой торчал термометр. У него в голове все плыло.
Картины с пляжа были словно удары ножом.
«Я убегу, — думал он, смоюсь отсюда. Далеко-далеко. Куда-нибудь в чужую страну. Чтобы они меня никогда не нашли и чтобы я его больше не видел».
С одной стороны, эта идея еще больше нагнала на него страху, с другой — она его успокаивала. Алекс пребывал в полном смятении.
Вероятно, он уснул на пару минут, потому что, когда проснулся, отец был рядом и пытался вытащить термометр, который торчал там, где и должен быть.
Его лоб прорезала глубокая морщина, когда он покрутил градусник, чтобы рассмотреть столбик ртути.
— У мальчика высокая температура, — пробормотал он больше для себя, чем для Алекса.
Он присел на кровать.
— Что же нам с тобой теперь делать? — с любовью сказал он и убрал челку с потного лба Алекса. — Наверное, у тебя летний грипп. Я узнáю, есть ли в гостинице врач. А пока тебе следует оставаться в постели. Ты хочешь бульона?
Алекс покачал головой, закрыл глаза и отвернулся. Он не мог выносить никакого присутствия возле себя, а тем более — присутствия отца.
— Хорошо, тогда я принесу тебе попить и, может быть, немного фруктов. — Матиас погладил его по щеке и добавил: — Поспи и будешь здоров, мое маленькое сокровище, а я скоро приду.
Когда дверь гостиничного номера захлопнулась за ним, Алекс заплакал. Он плакал так, как не плакал еще никогда в жизни.
Алекс вздрогнул. Он не хотел больше думать о том времени, он вообще не хотел об этом думать! Но картины перед его глазами не бледнели, они были такими же яркими, как и тогда, тринадцать лет назад.
Он надел наушники и выставил громкость до отказа. Басы глухого техно-ритма гремели у него в мозгу, словно он изо всех сил бился головой о стену. Они вышибали мысли до тех пор, пока он не забыл, что вообще-то еще жив.