«Показалось, - упрямо подумал Марк, - наверняка это нормальная рука, просто отблеск такой. Но откуда им известно мое имя?»
Как он ни хорохорился, ужас медленно вползал куда-то под сердце, а оттуда ручейками растекался по всему телу. Нет ничего кошмарнее темноты, в которой прячутся монстры. Воображение рисовало чешуйчатых рептилоидов, и зубастых оборотней с волчьими мордами, и крыс величиной с овчарку, и клубки змей на полу, и мерзких ядовитых сороконожек. От страха он крепко зажмурился. Огонек отпечатался на сетчатке оранжевой звездочкой, и мысли, озаренные ее слабым блеском, немного прояснились.
«Нет, - сказал он себе, - прекрати фантазировать! Это не про меня, а про какого-то другого Марка. Мало ли о чем говорят люди в поезде. Я просто еду в метро... Куда? Какая разница. Туда, где Алена».
Какой же все-таки длинный перегон от станции до станции. И ход у поезда непривычный. Точно самолет летит - не постукивает колесами по рельсам, а проваливается в воздушные ямы. Вверх - так, что закладывает уши, а потом вниз - отчего к горлу подкатывает тошнота. Постепенно голоса и шепотки стихли. Остался только далекий шум ветра, а может, и дождя, или заунывное, тонкое завывание метели. Перед глазами поплыли цветные пятна, и Марк с ужасом понял, что засыпает. Тело расслабилось и словно онемело. Он не мог пошевелиться, не понимал, сидит или стоит.
«Похоже на смерть, - мелькнула сонная мысль. - А если я умер, то какая разница, что с моими женой и сыном, где родители и куда пропала Алена. У мертвых не болит сердце».
И все-таки оно болело. Крохотный живой комочек в груди бился, как пойманное в ладонь насекомое - отчаянно и безнадежно.
Он очнулся и увидел, что поезд стоит у перрона. В открытые двери вагона никто не входил и не выходил. Не стучали каблуки по простому бетонному полу, не шаркали подошвы, и ничье дыхание не нарушало странную, пустую тишину. Безлюдную станцию с кафельными стенами и грязными разводами на потолке заливал безжизненный серый свет.
Марк прошел до конца платформы и поднялся по лестнице. Эскалатора здесь не было и в помине, только узкие каменные ступени.
Ледяной ветер ударил ему в лицо. Снег, точно бутылочными осколками, оцарапал нос и щеки, проник за шиворот и растекся противной холодной водой. Марк сел на поезд в слякотном ноябре, а приехал в глубокую зиму, в мороз и пургу.
Он стоял по колено в сугробе и с тоской озирался. Вернее, без толку таращился в непроглядную муть, сквозь которую тускло сияла молочной белизной стеклянная будка, раскачивался из стороны в сторону желтоватый огонек, вероятно, фонарь на цепи, и, смутно обрисованная летящим снегом, жалась в стороне тонкая фигурка. То ли женская, то ли мальчишеская, он не мог разобрать.
- Эй! - негромко окликнул Марк, и голос его растворился в белой круговерти. - Простите, пожалуйста! Как пройти отсюда...
Он запнулся, не зная, куда, собственно, хочет пройти.
Фигурка вдалеке вскинула руки, точно в знак приветствия, и стала приближаться - видимо, зашагала навстречу.
И вот, она стоит перед ним - девчонка лет восемнадцати, а может, и меньше. Ее лицо сквозь зыбкую вуаль снежинок выглядит совсем детским. Мокрая челка на лоб, вздернутый нос, бледные, словно припорошенные мелом щеки - и зубки, мелкие, как у щенка.
- Эй, - передразнила девчонка, - братишка, ты что ли?
Марк смутился. Говорить ей «вы» было неловко, но и «тыкать» незнакомому человеку он не привык.
- Вы обознались, - выдавил он из себя.
- Да брось, не притворяйся. Мы целую вечность друг друга знаем, - беспечно возразила девчонка. - Неужели не помнишь? Это я, Мира. Ну, узнаешь?
Мира... Знакомое имя как будто - из раннего детства, того далекого времени, когда все воспоминания как в тумане, отрывочны и блеклы, а лица - расплывчаты. Кто же она? Марк напрягся. Кажется, так звали воспитательницу в детском саду - Мира Васильевна. Совсем юной она была, как представляется ему сейчас, только после училища. Но дети смотрят на мир другими глазами. Для малыша и девятнадцатилетняя девчонка - солидная, взрослая тетя. В памяти всплыла картинка. Воспитательница, хищно улыбаясь, вываливает недоеденную порцию макарон с какой-то бурой подливкой на белый фартучек его одногруппницы. Он еще думал тогда, вот Ленке от мамы попадет!
Да, но той Мире сейчас должно быть далеко за сорок. Значит, не она. А может, это Маринка из первого «б»? Она тоже называла себя Мирой. Девочка, с которой никто не хотел дружить. Болезненная и очень странная. Неделю ходила в школу - две пропускала. Разумеется, осталась на второй год. От нее всегда пахло лекарствами. Как она выглядела? Марк не помнил, да это и не важно. Ведь и ей уже тридцать с лишком.