Филолог обернулся, чтобы разуверить, доказать, что он никакая не нежить, что он такой же, как все. Но, столкнувшись с ледяными взглядами, отвел глаза.
- При чем здесь... Я считаю, что причина всех вещей - природа. Законы природы...
Святовид властным жестом указал Ильину следовать за собой и отправился на самую оконечность стрелки, где громоздились облизанные временем гранитные валуны. Усевшись на один из них, показал пленнику место рядом. Коснулся рукой майки.
- Даждь!
Ильин проворно стянул ее через голову, протянул старику. Тот долго мял ее, внимательно разглядывал узор ткани, скреб ногтем буквы. Потом потыкал пальцем мышцы филолога. Озадаченно спросил:
- Оборотень али навий, злыми кудесами с жальника подъятый?
Ильин жадно ловил едва знакомые, но ничего хорошего не предвещающие слова, судорожно пытаясь вспомнить их значение. Ага, навий - это мертвец, а жальник - кладбище. Эге, да за такое не меньше чем осиновый кол между лопаток полагается...
- Послушайте, уважаемый, я человек. Че-ло-век. Но не из вашего времени, а из будущего. Я прилетел из будущего.
"Прилетел? Тьфу, черт, какие-то научно-фантастические штампы в голову лезут". Ильин показал зачем-то на небо, и старик проследил за его рукой.
- От небес исшед, а из земли взят? - с ядовитостью спросил Святовид.
"А им не чуждо чувство юмора", - помимо воли отметил Ильин. Но тут же содрогнулся - аргументация старика вполне могла убедить любого инквизитора. Только не мог припомнить филолог: был ли в обычае у язычников подобный суд?
- С огненным змием прилетех? - вдруг серьезно спросил Святовид.
И Ильин понял, что он говорит о метеорите. Куда разумнее было обратить этот факт в доказательство своей принадлежности к небесным силам, чем растолковывать, каким образом стало возможно путешествие во времени. И он молча кивнул. А язык сам, помимо воли его, выдал услужливо вынырнувшую откуда-то формулу:
- Иже еси на небесех...
"Как опереточный мастеровой разговариваю, без смысла и ладу", остраненно подумал Ильин. Но как ни досадовал он на себя, перед спокойно-всепонимающим взглядом Святовида терялся, не находил сил отвечать с таким же невозмутимым достоинством. Хотя понимание серьезности ситуации уже прочно укоренилось в сознании, какой-то вертлявый бес скептицизма все подсказывал такой стиль поведения, который подходил бы для студенческого капустника. Давно пора было оставить ерническую манеру, но Ильину, приобретшему в среде своих однокашников и коллег привычку к постоянной браваде, самоиронии и псевдопростонародным словечкам, оказалось труднее всего содрать с себя эту шутовскую маску. Да какая уж там маска, это давно была плоть его, и сдирать личину приходилось с кожей.
Современным человечеством выработано противоядие против любых чудес и патетических поз, против высоких чувств и идеализма - это ирония. Чувство юмора возведено в ранг величайшей добродетели. В любом социологическом опросе читаешь: я ценю в людях чувство юмора, залог счастливой семейной жизни - наличие у супругов чувства юмора... Все снижаем, заземляем, не дай бог навернутся на глаза сентиментальные слезы. Восхитимся чудным пейзажем, но заметим, что кто-то видел нас в минуту умиления, и брякнем что-нибудь ерническое: вот-де, голос предков-землепашцев протрубил и вострепетал, в позу встал. Бывало, бывало такое, горько думал Ильин. По сути дела, к своим тридцати пяти он вообще разучился ярко, эмоционально реагировать на людей и события. Чувства все время пребывали под жесткой цензурой разума. А ведь это, по сути дела, проявление комплекса неполноценности. Комплекса, свойственного целой цивилизации. Она оторвалась от природы, замкнулась в технотронно-урбанистическом коконе, а краткие выезды "на лоно" использует, чтобы глотнуть естества, праны, как говорили древние авторы Вед. А от этой всесжигающей иронии, от привычки все время оглядываться на других, рефлексировать берет начало вторая из фундаментальных особенностей нашего мира - цинизм. Если все время заземлять свои духовные порывы, то в конце концов исчезает представление о высоком и низком, все обретает права гражданства...
Размышления Ильина прервал голос Святовида. Старик заговорил на непонятном языке - мелодичном и в то же время жестком, чеканном. Обратив глаза к небу, он словно бы советовался с ним. В размеренной речи его часто мелькали одни и те же созвучия. Филолог понял, что слышит молитву или заклинание. Неужели древние славяне пользовались каким-то священным языком для богослужения? Впрочем, в этом не было ничего необычного. Если в новые времена у всех народов такое считалось за правило - католики употребляли латынь, мусульмане - арабский, православные - древнеболгарский.
Непонятные слова молитвы, голубоватый дым ароматических трав, сжигаемых на жертвенном костре, сам отрешенный облик бритоголового волхва вызвали у Ильина целую цепь ассоциаций. Припомнились ему и картинки из школьного учебника, изображавшие Святослава и его воинов - с такими же прядями, свисавшими с темени. Всплыли в памяти кадры какого-то индийского фильма - их Виктор посещал тоже в глубоком детстве - деревенский священник с пучком волос на бритом черепе произносит варны перед изображением Брахмы. И уже более близкое, запечатлевшееся в сознании - прочитанное в университетские годы в одной из священных книг Индии, шастр: "...У мужчины должно быть столько волос на голове, сколько он может продеть сквозь серебряное кольцо, которое носит на пальце".
Ильин бросил быстрый взгляд на воздетые руки Святовида. На одном из пальцев тускло блестел поясок из светлого металла. "Черт подери, не многовато ли совпадений для одного раза!"
- Паруна... Варуна... Варуна... - размеренно произносил Святовид.
"Да ведь это санскрит! - вдруг осенило Ильина. - Паруна - бог солнца и грома у древних ариев Индии... Но откуда он здесь?.. Неужели... неужели это Перун?" Ильина даже в пот бросило. Он явно держал в руках конец нити, которая сулила целый переворот в науке... в представлениях о культуре славянства... Гипотезы о связи мистических представлений индоариев и славян были ему известны, но чтобы подтверждение их было так наглядно!..
Святовид умолк и устремил на филолога свой пронизывающий взгляд.