Из состояния просветленного созерцания его вывел голос Торира. Викинг разглядывал свои руки и говорил, обращаясь к Виктору:
- Я все понять не мог, что у меня с плечами. Холодит. А теперь на руки посмотрел и понял: волос нет. Как выбрило...
Ильин молча смотрел на его жилистые ручищи, в которых тяжелое весло казалось хрупким.
- А ты здорово запалил эту конюшню... Как это вам удавалось с Василием, наверное, спознались кое с кем... - Он даже улыбнулся, хотя глаза остались по-прежнему холодными, замороженными.
- Не говори глупостей, - отмахнулся Ильин.
- Ты знаешь, я охоч до шуток... Если сказать по правде, я на самом деле в восторге. Ты поступил как настоящий мужчина - сжег своих врагов вместе с домом. У нас считают такое большой удачей.
- Что ты имеешь в виду?
- У нас полагается мстить за обиду, и самое лучшее, что может сделать викинг, - это изловчиться запереть своих недругов в доме и поджечь его с четырех сторон. Если тебе удастся такой способ мести, вся округа будет завидовать такому везению.
- Дикость, - сказала Анна, резко сев на своем соломенном ложе. - И коварство. Я еще могу понять, если человек убивает обидчика сгоряча. Но мстить - это низко. Нужно уметь прощать.
- У нас думают по-другому, - усмехнулся Торир. - Даже пословица есть: только раб мстит сразу, а трус - никогда. Мужчина все хорошенько обдумает и сделает дело на славу...
VII
Киев был переполнен разноплеменным людом. Несмотря на то, что ходили упорные слухи о скорой войне, лес мачт у пристаней нисколько не поредел. Один за одним подходили суда с юга, да и с севера спускались по Днепру ладья за ладьей. Пылили дороги на западной и южной окраинах - сотни подвод везли товары из Чехии, из Угорской земли, из Валахии.
Ильин и Бычья Шея по целым дням бродили по городу, надеясь встретить княжеский выезд и пробиться к Святополку. Ему одному они решили поведать о том, что произошло на рассвете двенадцатого августа. Только в его власти было сделать так, чтобы свидетельство участников побоища с людьми Эймунда надлежащим образом было доведено до народа, не потонуло в массе слухов. Но Святополк, как назло, все это время сидел в укрепленном замке Вышгорода и в Киев не показывался.
Толкаясь по рынкам, Виктор и Торир ловили обрывки разговоров о недавних событиях, заходя в корчмы, прислушивались к спорам сторонников Святополка и его противников из христиан.
Вокруг подвыпивших дружинников, пришедших в Киев после неудачного похода на печенегов, собирались толпы людей, вновь и вновь жаждавших услышать о таинственном убийстве на Альтинском поле.
Картина происшедшего после бегства викингов, а затем и Ильина с его товарищами, действительно выглядела загадочно.
Увидев бьющееся в агонии обезглавленное тело Бориса, его гридни подняли на ноги все войско - почти восемь тысяч человек. Обнаружив полотнище шатра, отброшенное вместе с опорным шестом далеко в сторону, нашли по веревке березу, которая послужила пружиной, приведшей в действие механизм покушения. Увидев кол с остатками перерубленного лычка, догадались, каким образом был сорван шатер.
Во время лихорадочных поисков злоумышленников обнаружили еще множество настороженных деревьев-луков. Стало ясно, насколько основательно была устроена западня.
Пока одни метались по лесу в надежде схватить злодеев, другие вылетели на соседний луг и увидели охваченную огнем конюшню. Когда она догорела и дружинники смогли приблизиться к ней, заметили с краю, там, где проходила стена, четыре обгорелых трупа. А на следующий день, когда пепелище остыло, нашли среди углей останки еще нескольких человек. Суеверные люди были склонны считать, что в пожаре сгорели убийцы князя, причем казнил их не кто иной, как сам всевышний.
По возвращении из похода дружина остановилась в Вышгороде. Останки Бориса положили в мраморный саркофаг в церкви святого Василия. Но отпевать молодого князя епископ пока не стал, словно надеясь, что голова вернется к обезглавленному телу. Правда, иные из воинов утверждали, что владыка не зря хитрил - даже среди дружинников пошли слухи о подмене. Кое-кто говорил, что Борис сам подстроил все это, подсунув вместо себя неизвестно чей труп, и бежал, опасаясь за свою жизнь.
- Попомните мое слово, он скоро в Ростове объявится, - толковал один из воинов, навалившись грудью на стол, уставленный братинами с медом.
- Н-нет! - саданув кулаком по дубовой столешнице, заорал другой. - Не поехал бы он туда. Не ведаешь разве, что он с княжения отпросился, когда промеж Ярославом и Владимиром ссора вышла. Он ведь соседом брату был, опасался, знать, что тот ему жизнь укоротит.
- Чего ему с Ярославом делить было?
- Сам он на Новгородское княжение метил... Даром, что ли, к отцу под крыло удрал, как только пря разгорелась... Знал, видно, нрав братцев.
Но немало было и толков о причастности к убийству нового киевского князя Святополка. Особенно поддерживали эту версию, как приметил Ильин, ревностные христиане - те, что поминутно крестились и призывали на помощь Иисуса и его святое воинство. Виктор сделал вывод, что источником таких слухов являются священнослужители - именно в церкви могли почерпнуть одни и те же сведения люди, живущие на разных концах города.
Святополк, как говорили киевляне, совершенно открыто высказывал свои симпатии старой вере русичей. Одной из первых его акций по княжении было устройство богатой тризны на могиле его предка Олега - высоком кургане, поднимавшемся недалеко от городской стены. Тысячам горожан, собравшимся в тот день у подножия холма, княжеские холопы разносили бочки с медом. Святополк самолично пожаловал народу множество свит, шапок и сапог.
По Киеву открыто расхаживали люди с обритыми головами, на которых был оставлен только длинный пучок волос - вроде оселедца, излюбленного позднейшими запорожцами. На шее у них побрякивали ожерелья из медвежьих и конских зубов, деревянные и костяные фигурки богов, фаллические изображения. Подолы и рукава длинных белых рубах, расшитые красным орнаментом с громовыми и свастическими знаками, резко выделялись на фоне сермяжных одеяний толпы.