- И поэтому проигравший будет заклеймен как Окаянный. А убийство Бориса и Глеба, приписанное ему, станет только видимой причиной тому. В конце концов, Владимир не меньше окаянств творил...
- Наши мысли удивительно совпадают, - кивнул схимник. - Кстати, вы недоумевали, как могли люди Ярослава так точно угадать место, где заночует войско Бориса. Я, кажется, нашел объяснение. Дело в том, что Эймунд, о котором вы говорили, как о главаре убийц, одно время служил в дружине Владимира, участвовал в походах против половцев. А всякому киевлянину известно, что, идя в степь или из степи, войско останавливается на ночлег в одном дне пути от города - на Альтинском поле. Теперь я, вероятно, могу продолжить свою повесть?.. Итак, я вернулся с Афона и стал приглядывать место, где можно было бы начать медленно, исподволь готовить почву к созданию русской обители. Меня привлекла эта гора - тогда здесь была только одна пещера, еще в давние времена выкопанная варягами... Теперь, как видите, я не одинок, хотя епископ и пытался разогнать нас. Он не может запретить мне, монаху, пустынножительствовать и окормлять духовной пищей других, но игуменом меня никогда не сделает.
- Так в чем же ваша конечная цель?
- Я считаю, что не нужно придавать значения внешней обрядовой форме. Главное сейчас - не пытаться вместе со староверами сложить осколки разбитого вдребезги. Нам нужно национализировать церковь и наполнить новым содержанием чужое учение, инструмент установления господства антирусских сил.
Развивая свою мысль, Воздвиженский пояснил, что монастырь задуман им как школа русских иерархов, которые со временем смогут вывести церковь из-под контроля иноземцев, а затем проведут идейный пересмотр христианства, сохранив лишь внешние его формы. В том, что так произойдет, его убеждала история русской церкви, которую ему пришлось изучать в бурсе. Именно из Киево-Печерского монастыря вышел первый глава русской церкви не-грек, противостоявший антинациональным устремлениям влиятельных деятелей из окружения великого князя.
- Но если первый русский митрополит Илларион и так появится здесь, можно ли говорить о вашем воздействии на историю? - с сомнением произнес Ильин.
- В том-то и дело, что мы не знаем, так ли все будет. Так было в той истории, которую помнило наше время. Но где уверенность в том, что все идет тем же порядком? Нам дано знание: как может быть. От нас зависит: выполнить замысел истории или пойти чай пить...
- Не отказался бы сейчас от самоварчика, - хмыкнул Ильин.
- Ничего, даст бог, будете недельки через три вкушать - хоть с баранками, хоть с сахаром колотым... Так вот, чай мы пить не пойдем, несмотря на великий к тому соблазн. В самом деле - представьте: мы знаем, что от нашего желания сейчас зависит все, что будет.
- Ну уж...
- А кто торпеду времени запустил? Думаете, то, что вашу былину тысячу раз по всей Руси пропоют, прослушают, повторят, каждого младенца и отрока на ней воспитают - это баран чихнул?
- Это, кстати, совсем обратное доказывает. Я был всего лишь орудием истории. Ведь, во-первых, я про Добрыню и змея не сочинял, а во-вторых, былина случайно, помимо воли моей вырвалась.
- Никакого противоречия тут нет. История, как вы ее именуете, или Рок, Судьба, по моему разумению, действительно сделала нас орудиями своего промысла. Но - мыслящими орудиями. Ведь то, что мы сейчас говорим, есть процесс осознания нашей самостоятельности, постижения своей миссии... Мы с вами вольны сию минуту весь этот замысел на попа поставить. Но не сделаем этого...
Воздвиженский сидел, уперев руку в подбородок, и испытующе смотрел на Ильина. Тот покраснел, словно его уличили в чем-то постыдном, и спросил:
- Это вы к тому, что я в будущее хочу уйти? Но я не могу иначе, нет сил...
- Вы зря заволновались. Я ничего подобного и в мыслях не держу. Напротив, считаю, что ваша миссия - вернуться и сберечь таким образом знание... Нет, я потому замолчал, что представил себе, какая бездна перед нами - шагни и... Но не сделаем этого, потому что мы - люди идеи, люди долга. Мы не сможем жить, если обманем того, кто возложил на нас эту миссию. Судьба России - я ни одного кирпичика не потревожу в этом храме. Я счастлив, что мои кости будут лежать в его фундаменте...
Он поднялся и быстро вынырнул наружу. Ильин посидел, глядя, как голубой овал входа пересекают пухлые облака, потом выбрался вслед за Воздвиженским. Старик обернулся к нему и сказал:
- Знаете, нашло что-то сентиментальное. Старость не радость, как видите...
- Да я сам, знаете, чуть не...
- Ну ладно, будет. Вы хорошо помните летописи? Может быть, что-то из житийной литературы?
- К сожалению, не очень... А насчет житий - вообще...
- Меня больше всего интересует личность Антония, основателя лавры, о котором говорится в Киево-Печерском патерике. Там, помнится, были указания на его житие. Но в мое время, когда я учился, оно было уже утрачено.
- Ха! - Ильин чуть не подскочил на месте. - Так ведь я могу вам человека представить, который это житие наизусть знает - он мне сам говорил... Старообрядец из семнадцатого века, тот, что вместе со мной сюда попал. В его эпоху это житие, видимо, еще существовало...
- А как зовут его?
- Иван. То есть... то есть Антоний. - Теперь Ильин чуть не сел прямо на кучу глины, вынутой из пещеры. - Так он ведь на Афон собрался...
Воздвиженский посерьезнел и, требовательно глядя на Виктора, сказал:
- Так что же вы молчали-то?! Антоний Печерский, по сведениям патерика, действительно был на Афоне, прежде чем основал первый русский монастырь! И что это с памятью у вас, сударь, - то Иван, то Антоний...
- Он постригся здесь... У Иоакима, епископа Новгородского.
- И старообрядец к тому же? - На щеках Воздвиженского появились багровые пятна. - Да вы понимаете, что это значит? Это человек, который даст монастырю сугубо национальное направление! Старообрядцы, с их враждой ко всему иноземному... А говорили, что в случайной компании сюда угодили! Эх вы, "никакого исторического смысла", "просто физическая реальность"... Где он, ваш Антоний?
- В Десятинной церкви псаломщиком служит...