Я огляделся, смотрю, богато он живет. Везде мебель хорошая, а на кухне стойка такая специальная, на ней и вина, и какие-то бутылки из-за границы, и армянский коньяк, и чего угодно. Я выбрал армянский коньяк и разлил по рюмкам. Кирилл протянул руку, чтобы чокнуться. Я заметил, что он как то странно держит рюмку: не кончиками пальцев, а их серединой, ближе к ладони. Я тогда не придал этому значение. А Кирилл меня все угощает, у него колбасы были всякие, и сыр, и вино. И все просит меня помочь по хозяйству: колбасу резать, вино и коньяк разливать, и всякое такое, а сам ни к чему руки не прилагает. Когда мы изрядно выпили, он меня спросил – Кто же тебя тогда побил, Андрей? До сих пор синяки. Может, я могу помочь? Я ему сказал – Не поможешь. Ну, от коньяка у меня язык развязался, и уж очень он располагал к беседе, я ему все-таки вкратце рассказал про Калмыка и про Милу. Он внимательно слушал, хмурился, а потом говорит – Погоди-ка, я сейчас кое-кому позвоню. Мы, наверное, тебе поможем.
Он пошел в переднюю, где стоял телефон, взял карандаш в кулак, и набрал им номер. Потом что-то невнятно проговорил в трубку, я не расслышал, что, и сразу же вернулся. Мы продолжали пить и болтать, Кирилл завел какую-то музыку, и скоро раздался звонок. Кирилл открыл дверь и впустил парня примерно его возраста, невысокий такой, да и в плечах не большой, а двигался медленно, как ходят очень большие и толстые люди. Кирилл говорит мне – Вот познакомься. Его зовут Хлыст. Так и его зови его, Хлыст. Расскажи ему, кто такой Калмык.
Я снова стал рассказывать свою историю. Хлыст пил и кивал головой, а потом, когда я закончил, он сказал – Я знаю, кто такой Калмык. Я не знаком с ним лично, с такой шушерой не вожусь, но у меня приятель из этой шоблы. Так вот, есть подозрение, что этот Калмык стучит. Вроде бы он с ментами вась-вась, точно не известно, но многое ему прощается, другого бы давно посадили за его проделки.
Я ему сказал тогда – А Мила собирается заявить на него в милицию. – Хлыст медленно повернулся ко мне, он все делал медленно, и также медленно проговорил: – Лучше не делай этого. Беду себе наживешь. Ну вызовут они его и скажут – На тебя тут заявление написано. Ты прекрати это, а то получишь, в конце концов. Что еще они могут сделать по такому заявлению? А он, испугается он, что ли? И что будет потом? Что Калмык на это сделает? Соображаешь?
Тут Кирилл вступил в разговор.
– Ты учти, большинство ментов – болваны. Кто другой туда идет? Да и какое им дело до того, что после с тобой будет? У них есть инструкции, они будут обязаны поговорить с ним, а на последствия им плевать. Убьют – ну, тогда и разбираться будем. Что еще можно от этих падлюг ожидать? А если он и в самом деле стучит, так ему и карты в руки. Изувечит тебя, и ничего ему за это не будет.
Я совсем скис и говорю – Что же мне делать? Ни уехать отсюда, ни защититься. А Милу я не оставлю, тут уж мне плевать, что дальше будет. Хлыст переглянулся с Кириллом и говорит – Я с ним поговорю. Может образумится.
Я очень удивился. – Как это он может образумится?
Тут Хлыст усмехнулся, медленно вытащил из кармана опасную бритву, раскрыл ее до конца так, что тыльная сторона вошла в рукоятку, зажал ее в кулаке таким образом, что только кромка лезвия высовывалась из пальцев, а рукоятка упиралась в ладонь, и сказал в своей манере – Если я кого поглажу ей, тот сразу образумится.
Я понял тут, что из себя представляет Хлыст. Не хотелось бы мне идти так далеко. Я его тут спросил – А если и после этого не образумиться? – Хлыст так же медленно сложил бритву и спрятал в карман. Тогда – говорит, – придется завалить. Я не люблю, когда меня не слушают.
Хлыст не делал страшное лицо, не пытался выглядеть грозным, как делают хулиганы, которые наводят понт. Хлысту это было не нужно. Для Хлыста, очевидно, это было обычное дело. Тут Кирилл спросил Хлыста – А если его зажать в темном углу? Неужели припугнуть нельзя? Нет таких блатных.
– Ты пойми, – сказал Хлыст, – он хоть и баклан, но у него уж очень большая шобла. Человек двести будет. На настоящие воровские дела он не способен, но ему это и не надо. И хоть это шушера всякая, но их много, что ты с ними со всеми сделаешь? Все бакланы, как он, без мозгов. Но если одного пришить, все сразу образумятся, другого они не понимают. А кому охота мочить баклана? Сам понимаешь, не наше это дело. – А потом он обратился ко мне и сказал – Оставь мне телефон, куда тебе позвонить. Если я что узнаю, то тебе сообщу.
Я оставил ему свой телефон на работе, дома то у меня телефона не было. И ушел. Но мне долго не давал покоя этот разговор. Чем больше я думал о Кирилле и Хлысте, тем более опасными они мне представлялись.
Несколько дней прошли без происшествий, но я все время чувствовал, что это временное затишье. И вот во время обеденного перерыва приходит Мила ко мне в лабораторию и говорит – Ты знаешь, Андрюша, я была в милиции. Я заявила на Калмыка несколько дней назад. Больше такое терпеть нельзя. Мой отец настоял, и я пошла. Там ему живо хвост прикрутят. – Я ничего ей на это не ответил, но понял, что это начало конца. Что-то должно завертеться.