Тут следователь снова заорал, потом вскочил и сказал – Посиди в одиночке, и подумай. Может, поумнеешь. Надумаешь, – сообщи. А не надумаешь, – готовься к расстрелу, если мозгов нет. Милиция, как ты говоришь, справки на мозги не выдает. – Он вышел, через минуту в комнату зашел охранник и увел меня в камеру.
Тюрьма, батюшка – это пытка временем. Все здесь можно перенести, а уж такому, как я, которого жизнь не баловала – ничего не стоит. У меня никогда не было хороших условий, мне это хоть бы что. Нет хорошей еды, мягкой постели, или еще чего там? Плевать. Грубость кругом? Я на ней вырос. А вот время, когда ничего не делаешь, это пытка. Я, чтобы занять себя, стал вспоминать всякие мелочи из своей жизни, или придумывать пути, как выбраться отсюда. Я также думал: мог ли бы я избежать всего этого? Получалось, что не мог, не видел я другого выбора. Стало быть, это моя судьба. А если бы я раскололся, люди Кирилла меня нашли бы под землей. Да и не хотел я жить без Милы, зачем мне это? Я стал придумывать какие-то сумасшедшие планы, я и не предполагал, что кое-что может впоследствии осуществиться.
Я начал понимать, что думает и делает следователь. Он, конечно, уже навел обо мне справки на работе и там ему сказали обо мне только хорошее. Я ведь работал в лаборатории и делал очень сложные детали или ремонтные работы. Никто не мог делать того, что делал я. Я не пил, не водился с уголовниками, учился вечерами, как же такой может ограбить или убить? Следователь все обо мне знает. Он отлично понимает, что убийца – не я, кто-то другой. Ведь как-никак это был следователь по особо важным делам, что-то он ведь должен понимать. Для него так же ясно, что организовать такой грабеж – это дело большой группы, гораздо больше той, которая совершила. Слишком много нужно было узнать и подготовить. Должно было быть подключено много людей, чтобы проследить, подготовить все и после замести следы. Что толку ментам свалить все на меня и расстрелять? Основные заправилы все равно будут на свободе и продолжать свои дела. Следователь догадался, что тот, который дважды ранил Калмыка опасной бритвой, и был убийцей. Именно такой мог убить, а не я. Следователь, очевидно, был уверен, что ключ к разгадке где-то близко, он лежит у меня, других источников пока нет, и если они не появятся, эти сведения можно будет получить только от меня, а если нет, то придется упустить всю страшную банду. Если же меня пустить в расход, как козла отпущения, то дела этой банды могут всплыть когда-нибудь, может быть даже раскроют и это преступление, и тогда тем, кто все свалил на меня, не поздоровится.
Они то думали, что у меня не выдержат нервы и я попрошусь на допрос рассказать все. А я знал, что смерти мне не миновать в конце концов, и потому никуда не торопился. Через несколько месяцев меня снова вызвали на допрос, а там я понял, что ничего у следствия нет. Мне опять грозили расстрелом, или что забьют до смерти, или обещали, если расколюсь, дадут небольшой срок, а потом устроят где-нибудь на работу, где меня никогда не найдут мои сообщники. Много чего обещали.
Как то раз, примерно в одиннадцать часов утра, я услышал лязг замков. Я подумал, что меня поведут на очередной допрос. Как же я удивился, когда увидел, что меня привели в комнату свиданий! Там сидела Мила. Она вся засветилась радостью, когда увидела меня. Нас усадили на противоположных сторонах большого стола, между нами сел мент. Я сразу сообразил, почему они устроили мне такой приятный сюрприз. Они надеялись, что Мила на меня повлияет и я начну колоться. Мы сначала говорили о разных мелочах, но она очень скоро стала грустной, вдруг поникла вся, я заметил, что она много плакала до нашей встречи, веки были красные, но не было слез. А потом она заговорила на ту тему, к которой ее подготовили.