– Прости меня…
Ладонь неспешно проскользила по лицу девушки, закрыв навеки её пустые глаза, а губы прильнули к остывшему лбу. Дождавшись окончания уличного застолья, Никита выбросил из печи несколько горящих поленьев. Пламя быстро расползлось по деревянной ветхой хижине. Взглянув ещё раз на Лену, Никита вышел на улицу, вдохнул морозный воздух и отправился ко второй точке, отмеченной отцом, скрывшись в бушующей метели и оставив позади полыхающую меж вековых елей хижину.
IX
Вслед за одиноко бредущей фигурой багряным пунктиром тянулся след. Обмороженные ладони сжимали карту и компас. Ноги, давно промокшие от забившегося в сапоги снега, переступали неохотно. Ветер стремительно выдувал сквозь куртку душу. Видимость была практически нулевая. Тусклый свет примотанного к руке фонаря не пробивался дальше метра.
– Где же ты… – Никита взглянул на карту в попытке сориентироваться. Руки дрожали. Резкий порыв морозного ветра вытянул из окоченевших пальцев измятый лист бумаги и унёс его во тьму ночного леса. – Чёрт!
Отчаяние уже кружило вокруг Никиты, стучалось в окно, просилось войти.
– Да что за… – компас сдался следующим. Стрелка начала менять положение, исключая возможность доверять её показаниям. Никита не понимал, как это возможно. Чем дальше он продвигался, тем непостояннее становились стороны света. Дверь была открыта. Отчаяние уже стояло в прихожей. Никита понял, что заблудился.
Человек без цели, шагающий вперёд. Человек без будущего, поставивший крест на настоящем. Он просто двигался. Просто шёл в объятия своей судьбы. Фонарик сел. Хотелось спать. Продрогшее тело тянуло к земле. Отчаяние сидело за столом и пожирало запасы самообладания. Каждый новый шаг был словно растянут на километры.
– Как же я устал… – губы двигались неохотно, выдавая нечто смутно напоминающее человеческую речь.
Спустя ещё несколько шагов, Отчаяние уже завалилось в Никитину кровать, заботливо уложив его на белоснежную перину и сомкнув своей рукой тяжёлые юношеские веки.
Холод отступил. Знакомые очертания городского крематория предстали перед Никитой. На платформе напротив – стоял гроб. В гробу – сладко спала сестра. По левую руку – рыдающая мать. Сзади – отец, обнимающий их обоих. Открытая дверь печи приглашала юную путешественницу на деревянной лодке в последний путь.
Рябь пробежала перед глазами. Сестра на мгновение очнулась и посмотрела на Никиту. Крышка гроба резко захлопнулась. Печь втянула в себя платформу, словно спагетти. Пламя вспыхнуло и мгновенно поглотило попавшее в неё полено. И снова рябь перед глазами.
Теперь уже Никита стоял в прихожей своей квартиры. Отец в спешке направлялся к входной двери, пробежав мимо сына. Из сумки у него выпало нечто маленькое, наподобие портсигара. Отец вздрогнул, испуганно подобрав «утрату». Прокашлявшись, он подошёл к Никите и обнял его:
– Позаботься о матери.
Вид у отца был болезненный. Словно и не он вовсе сейчас стоял перед сыном, обхватив своими ладонями лицо Никиты.
– Очнись, – сказал он.
Отцовские руки с лица перетекли к шее, принявшись сдавливать её.
– Пап, перестань! Мне больно… – прохрипел Никита, тщетно пытаясь сбросить душащие его тиски.
– Очнись! – снова прокричал отец. Половина его лица сползла вниз, исказив привычный образ. Чёрные вены пробивались из-под темнеющей кожи.
Снова похолодало. Очередная рябь. Никита лежал в снегу. Одно из существ нависло над ним, водило своей когтистой лапой по лицу юноши. Изучало его. И Никита изучал, затаив дыхание от страха.
НЕСКОЛЬКИМИ ЧАСАМИ РАНЕЕ
– Давай, тварь, станцуй нам, ну же!
– Ага, давай, спляши!
Электрические разряды шоковой дубинки проносились по телу монстра, прикованного цепью к стволу дерева, расположенного среди крохотного импровизированного палаточного лагеря. Следы от ожогов на коже пленённого соседствовали с множеством порезов, как свежих, так и давно затянувшихся. Две фигуры, упивавшиеся процессом истязания пойманной в свои лапы твари, смеялись и раз за разом выпускали всё новый и новый рой электрических ос, жалящих оказавшееся в их власти существо.
– На кой хрен он нам вообще сдался? Может грохнуть бы уже его просто и всё?
– Слишком легко. Вечно этих ублюдков что-то тянет за периметр. Прут всё, да прут… Не так часто удаётся живого заграбастать. Этот, вон, необычный кадр. Будто бы даже соображает что-то…
– Не преувеличивай. Эти местные – тупые звери. Что он там может соображать? Пора заканчивать с ним. Пусть будет примером остальным.