– Я сказал Энндрьюсам, что мы надеемся на возвращение к нам Джози, когда она вернется из поездки.
Он больше не улыбался.
Дора кивнула, но сердце у нее болезненно сжалось. Когда-то Пэйс любил Джози. Возможно, еще любит. Пэйс и Джози были бы гораздо более удачной парой, чем Джози и Чарли. Сознание этого воздвигало между ней и Пэйсом еще одну преграду.
– Я была бы рада, если бы Джози вернулась, вот только…
Пэйс нахмурился, и она поспешила объяснить:
– Солдаты знают, что она жена мятежника. Они все время придираются к твоему отцу, а характер у него не из лучших. Положение трудное.
Пэйс опять сел в экипаж, чтобы отвести лошадей в конюшню.
– Я поговорю с главным офицером, посмотрим, что можно сделать. – И пронзительно взглянул на Дору: – А тебя они не донимают, нет?
Дора улыбнулась:
– Да они едва ли подозревают о моем существовании. Куда ты едешь? Скоро подадут обед.
Она осталась стоять, хрупкая, легкая фигурка, на подавляющем фоне величественной террасы с колоннадой. У него не было никаких разумных причин беспокоиться о благополучии Доры. У нее, словно у кошки, несомненно, девять жизней. А возможно, она бессмертна, точно ангелы. Что-то в ней было недоступное. И это отличало ее от всего прочего миронаселения. Он никак не мог уразуметь, отчего ему, единственному из всех, Пэйсу Николлзу, было позволено скользнуть за преграду, отделяющую Дору от других людей. Но действительно ли он туда проник? Может быть, она воздвигла между ними еще один, невидимый и непреодолимый для него, барьер?
Пэйс подумал, что это не так уж важно. В этот вечер он ждал в тополиной аллее, когда она покончит с повседневными работами. Время от времени он видел, как она мелькает в окнах верхнего этажа, то, ублаготворяя капризы его матери, то, хлопоча в детской. Для такой маленькой мышки она была очень занята. Ему уже почти не нравилось, когда на ее время посягал кто-то другой.
Наконец, когда смеркалось, она потихоньку вышла из дома. Пэйс, обхватив руками, увлек ее в тень ближайшего дерева и потребовал поцелуя. И это было самое меньшее, чем она могла возблагодарить его за терпение.
И она поцеловала его так же любовно и жадно, как ночью. Пэйс почувствовал облегчение: значит все, что тогда произошло, не было сном.
– От тебя пахнет, как от Эми, – прошептал он, прильнув к ее шее.
– Это плохо?
– Наверное, нет. Только присутствие здесь детей для меня непривычно. Они меня нервируют.
Дора легонько рассмеялась, словно все это для нее ничего не значило. А Пэйс поспешил увести ее от дома к дороге, будто стараясь убежать от только что сказанных им слов.
Младенцам не было места в его планах на будущее. И две-три ночи, проведенные в постели Доры, не заставят его переменить свое к этому отношение.
Глава 17
Прощайте! – Свидимся ль еще? Кто знает!
Холодный страх по жилам пробегает
И жизни теплоту в них леденит.
У. Шекспир «Ромео и Джульетта»[5]
Приподнявшись на локте, Пэйс посмотрел на красоту, спящую рядом с ним. Темные пятна от недостатка сна легли под глазами Доры, и это по его, Пэйса, вине. В последние три ночи он мало позволял ей спать.
Она доставила ему наивысшее наслаждение за всю его нескладную жизнь. Ему отчаянно не хотелось уезжать. Так просто было бы продолжать жить вот такой ленивой жизнью. Проводить все эти летние дни напролет в постели, а ночью ласкать прекрасную женщину. Но он уже совсем выздоровел, насколько это возможно. Конечно, проклятая рука еще болела как черт, когда он ею действовал, но Пэйс не желал покоряться боли. Ему было несвойственно лежать на боку и все предоставлять обычному ходу вещей. Ему было что делать, куда идти и с кем встречаться. Ему необходимо уехать.
Словно почувствовав, что он проснулся, Дора сонно приоткрыла глаза и посмотрела на него сквозь свои проклятущие длинные ресницы. Во сне она походила на спящего ангела Боттичелли, но вот сейчас сквозь ресницы на него смотрела блудница, и Пэйс ощутил, что его плоть откликается на призыв. Но ведь уже почти рассвело. Ему надо уезжать.
– Возьми меня с собой, – прошептала она. Ничто не могло ускользнуть от Доры. Она знала все его поступки наперед. Пэйс покачал головой и свесил ноги с постели.
– Не будь смешной.
Она рывком поднялась и села на постели. С ее обнаженной груди упала простыня.
– Я могла бы стать няней в госпитале. Им же они там нужны. Не оставляй меня здесь.
Соблазн был слишком велик. Хмурясь, он навалился на нее, опять вдавив в пухлую мякоть матраса.
– Я сверг с небес на землю моего ангела, но не поведу его в преисподнюю. Ты останешься тут.
Пэйс легко вошел в ее тело, зная, что Дора следит за всеми его движениями. Она видела, как свободно он владеет ею, и хотела видеть и знать, кто есть он и кто сейчас она. Дора слегка вскрикнула, затем ее ресницы затрепетали, и она снова закрыла глаза. Он овладел ею без остатка.
Она была в его полной власти. Это объятие не дало Пэйсу полного удовлетворения, но и так ладно. У него есть в этом мире человек, один-единственный, на которого он может рассчитывать. В той неопределенной, полной случайностей жизни, которую он вел, ему больше и не нужно, твердил он себе. И, может быть, в будущем он позволит ей идти своей дорогой. Но не сейчас. Их объятия были яростны и горьки. Оба знали, что, возможно, они расстаются навеки. Насытившись, Пэйс лег и тихо лежал, покуда она снова не соскользнула в сон. Даже если он не погибнет на войне, он не уверен, что вернется сюда заявить на Дору свои права. Ему пришлось пойти на очень большой риск, чтобы завладеть ею сейчас. Не надо испытывать судьбу. Ничего хорошего из их объятий не получится. И ему лучше уйти не оглядываясь.
Однако, уходя, он оставил на подушке Доры золотое кольцо своей бабушки.
Солнце светило вовсю, когда она проснулась. Дневной свет струился сквозь тонкие занавески спальни. И, еще не открыв глаза, Дора уже знала, что Пэйс уехал.
Она старалась заглушить ощущение страшной пустоты, нараставшей внутри. Дора не желала предаваться горести. Она ведь знала, что они могут быть вместе лишь очень короткое время. Но привычка сдерживать свои чувства на этот раз Доре изменила, и она ничего не могла поделать с нахлынувшей болью в сердце.
Открыв глаза, Дора увидела рядом сверкающее на солнце кольцо и едва не швырнула его через всю комнату. Она достаточно хорошо знала Пэйса, чтобы понимать: кольцо ничего не значит. Оно ничего не обещает. Это просто игрушка, средство смягчить угрызения совести. Дора и не думала обвинять его в том, что он ей заплатил. Он не настолько груб. Он хотел что-нибудь подарить, а под рукой не оказалось ничего другого. Этот глупец думал, что она обрадуется.
Ничто на свете не может ее обрадовать. Она разрешила ему использовать ее тело, и неоднократно, исключительно из желания доставить себе удовольствие. Она уже не могла уверять себя, что отдалась ему, желая спасти его от смерти. Она понимала, что если опасность и существовала, то теперь с этим покончено. Она хотела, чтобы он остался, и она могла заключить его в свое лоно, снова зажить настоящей жизнью. Ну что ж, он в этом преуспел. Она была жива и так страдала, что легче, кажется, умереть. Она даже плакать больше не могла. Чувства были настолько напряжены, что Дора свернулась клубочком в надежде перетерпеть боль, как будто это боль физическая.
Он уехал.
Дора стиснула в руке кольцо и тихо заплакала. Тело сотрясалось от подавленных рыданий. Постель пахла им, но как только она постирает простыни, запах исчезнет. И вот тогда Пэйс действительно покинет ее, скроется из виду. Уже никогда она не почувствует, как его грубые руки ласкают ее грудь, никогда не услышит звук его низкого голоса, нашептывающего соблазнительные слова ей на ухо, никогда не увидит, как блестят в солнечном луче его каштановые волосы. И никогда он уже не обнимет ее и не ранит поцелуем ее губы.