А потом она услышала крик младенца и широко распахнула глаза.
Пэйс сидел рядом. Ворот полотняной рубашки был расстегнут, она видела пятна пота, который стекал по темным курчавым волосам на груди. Она смущенно подняла глаза и встретила яростно горевший зеленый взгляд. Он испепелял, но пожатие его руки было нежно. Вокруг рта залегли глубокие страдальческие складки, резче обозначились морщинки вокруг глаз, но что-то новое появилось в устремленном на нее взгляде.
– Благодарение Господу! – пробормотал Пэйс, нагнулся и поцеловал ее в лоб. – Никогда в жизни я так не боялся.
Дора удивленно взглянула – вот чепуха, ведь он же был на войне, сражался. Ему приходилось видеть кое-что похуже, чем роды. Почему нечто, такое естественное, испугало его больше? Но она сразу же перестала думать об этом, она слишком сильно измучилась.
– Ребенок?
В этот момент Эрнестина положила пищащий сверток на руки Пэйсу. Он с таким смятением воззрился на ребенка, что Дора даже хихикнула, очень уж смешное у него было выражение лица, но затем Пэйс, поджав губы, осторожно стал разглядывать содержимое свертка.
– Какие же у нас крошечные пальчики, – воскликнул он изумленно, – они что, такие и должны быть?
– Передай ребенка Доре, глупец! – приказала Харриет. – Ну разумеется, так и должно быть.
Дора понимала, что резкий ответ матери не содержит ничего обидного, но Пэйс сразу напрягся. Мать откинула простынку, чтобы лучше видеть. Ребенок успокоился на руках отца.
– А как вы ее назовете? – спросила тихо, прочувствованно Харриет, глядя, как крошечные пальчики сложились в кулачок вокруг большого пальца Пэйса.
– Я? – спросил он в недоумении. – Ничего не понимаю в именах для младенцев. А вы сами еще не подобрали имя?
Сильный, самоуверенный мужчина, каким всегда его знала Дора, выглядел сейчас неловким, будто слон в посудной лавке. Но он уже научился так держать ребенка, чтобы головка была не на весу, а простынка не сваливалась с ножек. Он быстро всему научится. Если бы она могла силой молитвы избавить Пэйса от его склонности к насилию.
Но она тоже не подумала раньше об имени, и теперь, услышав вопрос, Дора прошептала:
– Харриет Элизабет.
Мертвое молчание повисло в комнате. Затем, прежде чем Пэйс смог возразить, его мать, фыркнув, сказала:
– Всегда ненавидела имя Харриет. Бедняжку полжизни будут звать Харри. Если вы так глупы, что хотите назвать ее в честь меня, то назовите Фрэнсис. Это мое второе имя. И оно гораздо красивее, чем Харриет.
Дора подняла взгляд на Пэйса, но он смотрел на свою мать так, словно видел ее в первый раз. Наверное, придя к какому-то решению, он кивнул и бережно положил младенца на руки Доре.
– Фрэнсис Элизабет, – пробормотал Пэйс, – значит, я стану называть ее Фрэнки?
Говорил он так тихо, что лишь Дора расслышала его слова. Она недовольно взглянула на него, но его непокорный и коварный ответный взгляд напомнил ей о том мальчике, которым он был когда-то, и которому она не умела противиться. Дора осторожно повернула к себе сверток и дотронулась пальцами до его заросшего щетиной подбородка:
– Спасибо тебе.
Пэйс сначала удивился, а потом даже обрадовался. – Может быть, мне надо было стать врачом, – прошептал он.
Дора ухитрилась улыбнуться, но теперь, с ребенком у груди, она уже не могла сопротивляться сну. Помня о свете, просиявшем из глаз Пэйса и согревшем ее, измученная женщина заснула.
Проснувшись утром на крик ребенка, Дора увидела вместо Пэйса Деллу, которая научила ее, как кормить грудью изголодавшегося младенца. В невольничьих хижинах не осталось мужчин, а значит, и кормящих женщин. В противоположность Джози, Доре самой приходилось кормить грудью своего младенца. Но она мечтала об этом.
Большую часть дня она опять проспала, зная, что на некоторое время вернется Джози, и Харриет заходила к ней иногда, но на большее она по причине слабости была неспособна. Дора узнала также, что Пэйс в поле. Она попросила Деллу отдернуть занавески, чтобы видеть солнечный свет. Когда в комнате стало сумрачно, Дора подумала, что Пэйсу пора бы возвратиться.
К облегчению Доры, он появился, неся поднос с ужином. Он сам разделал жареного цыпленка, чтобы ей не пришлось балансировать подносом на коленях. Он принес ей также картофельное пюре с подливкой, и она вспомнила, как он однажды швырнул в нее такой же поднос и с той же едой, и выразительно вздернула брови.
– Нет, это не бобы, – предупредил он ее вопрос, – но это единственное, что я мог заставить их приготовить, так что будь благодарна.
– В противоположность некоторым моим знакомым я всегда благодарна, – возразила Дора, – но почему ты заказывал обед, ведь Джози здесь?
Он уткнулся взглядом в поднос:
– Весть о том, что Ли сложил оружие, возбудила страсти, и Джози считает, что ей лучше некоторое время пожить дома или же поехать в Цинциннати, навестить двоюродную сестру.
– А положение не скоро, наладится, нет? – печально спросила Дора.
Пэйс покачал головой:
– Люди нелегко забывают, и всегда найдутся такие, кто захочет напомнить о прошлом. Генерал Палмер посылает отряды солдат-негров на поиски рабов, еще не ставших добровольцами. Федеральное правительство провозгласило свободу семьям рабов сразу же, как мужья и отцы примкнут к армии, так что те сначала записываются, а потом сразу сбегают. Такой палмеровский отряд сегодня прочесал весь город.
Дора резко подняла голову:
– Солли? Пэйс кивнул:
– Я ему говорил, что он уже свободен и может получить документы без вступления в армию, но ему нравится военная форма, и жалованье обещают больше, чем я могу ему платить, а теперь, когда война почти что закончена…
И он пожал плечами.
– А Эрнестина и дети?
– Куда они пойдут? Я дал ей кое-какие материалы починить хижину, так что пока она довольна тем, что имеет, и одним сознанием своей свободы. Но мне нужны деньги, чтобы платить ей жалованье.
– А также кормить и одевать ее детей, – добавила Дора, – а Солли этого не может.
И она изучающим взглядом посмотрела ему в лицо:
– А не лучше продать ферму?
Губы Пэйса сжались в одну тонкую, мрачную линию.
– Нет.
У них еще нашлось, что обсудить из домашних дел. Легче было рассуждать, что надо бы купить в лавке еще ткани на пеленки, чем осведомиться, как соседи отнеслись к известию о поражении Юга. И легче было согласиться насчет того, что в колыбельку надо постелить новый матрасик, чем рассуждать о возможных акциях федеральной армии против сочувствующих делу Юга. Дора не смела также задать Пэйсу вопрос о его ночных наездах. И она еще не успела забыть, что Хомер мертв. Умер человек, и она не сомневалась, что за это был в ответе Пэйс. Ей было трудно представить, что вот этот человек, склонившийся над колыбелью дочери, прикасающийся к ручкам новорожденного младенца как к святыне, – тот же самый, что терроризировал округу горящими факелами и петлями.
Но она видела обе стороны его характера и знала, что склонность к насилию никуда не исчезла. Она вышла за него замуж, зная об этом. Она просто еще не знала, как справиться с этой его чертой.
Дора знала также, что если хоть однажды он замахнется на нее или ребенка, она немедленно уедет – и так далеко и так быстро, что он больше никогда ее не найдет. Она обнаружила в себе силу духа, которая была неизвестна ее матери.
Странно, подумала Дора, что этой силой наделил ее Пэйс.
Глава 27
…гнездится скорбь внутри,
А горестные жалобы мои
Лишь признаки невидимого горя,
Созревшего в истерзанной душе.
У. Шекспир «Ричард II»[9]
Детское хныканье потревожило сумрак затененной комнаты. Дора вытащила себя из густого тумана сна, пожалев, что не поддалась искушению брать с собой в постель и Фрэнсис. Но она питала глупые надежды, что постель с ней станет делить Пэйс. Однако он не приходил, и простыни, лежащие рядом с ней, остались холодными.
Она не успела высвободиться из-под одеял и принудить еще болящее тело сесть, как в углу комнаты раздался какой-то звук. Дора не ожидала помощи ни от кого. И дверь не открывалась, однако кто-то шепотом успокаивал плачущего младенца.