Она еще не совсем очнулась от сна, чтобы закричать, но около постели уже стояла тень и протягивала ей извивающийся, жалобно мяукающий сверток:
– Она мокрая.
Пэйс. Дора едва не рассмеялась от радости. Она взяла влажное дитя из его рук и потянулась к стопке пеленок возле постели. Он здесь с ней, он не рыщет в ночи. Дору охватило ощущение счастья, на которое она не имела права.
– Я не слышала, как ты вошел.
– Ну, ты спала как бревно. И я не хотел тебя беспокоить.
И Пэйс отодвинулся от постели, в то время как она ловко развернула промокшую пеленку, омыла скулящее дитя и завернула в сухое.
– Но это и твоя постель. Ты имеешь все основания в ней спать.
Дора старалась говорить обыденным, прозаичным тоном, не позволяя проявить страх, любопытство или что бы она ни чувствовала в данный момент. Все, что между ними происходило, раздражало ее и ранило. Она опасалась сказать что-нибудь не то, разрушить более нежные чувства и заставить его снова уехать в ночь или, что еще хуже, вновь отдаться порыву дремлющей злобы. Ей очень хотелось, чтобы все наладилось, но как же этого достичь?
– Тебе нужно выспаться, – пробормотал он, но не отодвинулся подальше, когда Дора расстегнула халат и подставила грудь ищущему ротику ребенка.
Если она и смутилась, то темнота надежно скрывала смущение от того, как зачмокала дочь. Дора поправила подушку за спиной и откинулась назад, наслаждаясь их сиюминутной близостью. Она никогда ни с кем не испытывала такого чувства близости, как с Пэйсом, а он так долго держал ее на расстоянии, что Дора с жадностью ловила каждое проявление человечности с его стороны. Быть рядом с Пэйсом и держать своего ребенка на руках было райским блаженством.
Она осторожно заметила:
– Но ты мне не помешаешь, Пэйс. Ложись и немного отдохни.
Пэйс заколебался, но затем подошел к свободной половине постели и сел, чтобы снять сапоги.
– Я положу ребенка в колыбель, когда кончишь кормить. Тебе еще не надо вставать, но я не посмел беспокоить Энни, у нее и так забот полон рот с матерью и по хозяйству.
– Но я не инвалид и сама могу ее положить. Ты теперь без помощи Солли совсем замучился. Ложись и поспи, Пэйс.
Она услышала в темноте шорох снимаемой одежды, он больше не мог противиться усталости, хотя и возражал. Ей хотелось видеть его, но она удовлетворилась сознанием, что он здесь, с ней. На сегодня этого достаточно.
– Почему ты теперь говоришь не как прежде? – спросил он с любопытством, опускаясь на постель.
Более заинтересованная широтой его плеч и мощью бицепсов, чем словами, которые он только что произнес, Дора тем не менее задумалась. Она не знала, что отвечать.
– Ты имеешь в виду строй речи, как у квакеров, и их обращение ко всем на «ты»?
Он ждал.
– Не знаю. Я говорю чаще, как все остальные. У меня же квакерская речь не от рождения. И, наверное, ты тоже оказываешь на меня дурное влияние.
Она подняла младенца, чтобы он срыгнул; Пэйс продолжал пристально ее рассматривать, повернувшись к ней лицом и опираясь на локоть. Дора ощутила его непреодолимое желание дотронуться до нее. Ей хотелось того же и так же.
– Смайты умерли. Ты больше не посещаешь собраний. Никто и не узнает, что ты изъясняешься, как все прочие. Зачем ты все еще держишься за свою манеру?
Ребенок отрыгнул. Дора потерла спинку девочки пальцем и дала ей другую грудь, поморщившись, когда Фрэнсис больно схватила воспаленный сосок. Однако нахлынувшее вслед за этим удовольствие смягчило боль. А когда Пэйс погладил темный пушок на головке ребенка, Дора ощутила теплую волну нежности. Так и должно быть. Этого она и хотела.
– Хочешь, чтобы я перестала говорить, как квакеры? – спросила Дора с любопытством.
Его пальцы погладили младенца по щеке, затем, словно сравнивая гладкость кожи, грудь Доры и неохотно вернулись восвояси.
– Нет, мне нравится твоя манера разговаривать. И голос у тебя успокаивающий. Дело даже не в том, как ты говоришь, а что. Вот это имеет для меня значение. Просто мне кажется, ты не должна чувствовать себя обязанной говорить, как квакеры.
Он лег, откинулся на подушку и стал смотреть в потолок.
А его краткое прикосновение показало, как податливы ее чувства. Дора отчаянно хотела Пэйса как мужа, как любовника, как лучшего друга. Она же играет сейчас с дьяволом в поддавки, но все равно она хочет быть с ним. До боли, так сильно, что вообразила, будто он чувствует то же самое.
– Но мне будет не легче – все время помнить, что надо говорить, как все остальные.
– Да, это понятно. – И Пэйс опять вопросительно взглянул на Дору. – А ты не хочешь опять посещать собрания?
– Я не могу.
Дора уже привычным жестом снова подняла вверх почти спящего ребенка.
– Я вышла замуж не за квакера, без одобрения старейшин.
Пэйс пробормотал неразборчивое проклятие и опять прикоснулся к ребенку.
– Да, есть одна область, в которой я преуспел: портить жизнь другим людям.
Потом свесил ноги с постели, взял Фрэнсис и отнес ее в колыбель. Девочке это не понравилось, и Пэйс стал качать ее, пока она не успокоилась.
– Но мою жизнь ты не испортил, Пэйс Николлз, – ответила Дора, вздохнув с облегчением и удобно устроившись в постели, натянув на себя одеяло.
– Я сама сделала выбор и ни о чем не жалею. А теперь иди и ложись в постель.
Он опять поколебался, затем лег, осторожно, стараясь ее не задеть.
– Значит, ты еще безумнее, чем я думал.
– Благодарствую, – ответила Дора и повернулась к нему спиной.
Через несколько дней Дора уже встала, но еще не решалась спускаться вниз. Харриет как-то решила выйти из своей спальни взглянуть на ребенка, и сегодня Дора решила вернуть ей визит. Пожилая женщина, казалось, несколько помолодела и стала живее, чем когда-либо, но комнату свою все еще покидала неохотно.
Глядя, как Дора укачивает хныкающего младенца, Харриет сказала, надувшись:
– Это очень эгоистично со стороны Джози уехать и забрать с собой Деллу, ведь она же знает, что ты нуждаешься в помощи. Как ты еще что-то успеваешь делать, не спуская ребенка с рук?
Втайне Дора только радовалась, что ей не приходится оставлять дочку на попечение беззаботной и небрежной Деллы, но она не хотела раздражать свекровь, высказывая нежелательные возражения. Дора улыбнулась, похлопала ребенка по задку и ответила:
– Я все гадаю, что бы придумать. У нас осенью был хороший урожай яблок. И те, что в мешках, подвяли. Что, если я сделаю яблочный соус? Я смогу его продать в городе. На вырученные деньги я куплю банки, а когда соберу клубнику и, может, чернику, то сварю джем. За мои джемы всегда хорошо платили.
Харриет фыркнула и бросила на Дору язвительный взгляд:
– Надеюсь, ты не строишь планы работы на табачной плантации, словно ты цветная. Не знаю, куда идет мир.
– Мир меняется, Харриет, – тихо ответила Дора. – Я не могу взваливать только на Пэйса необходимость содержать семью. Он платит Эрнестине и ее старшему сыну за работу на плантации. Да, работа трудная, хотя и не труднее, чем в моем огороде. И работают они, чтобы купить кое-что из одежды. Однако у Пэйса деньги будут, только когда он продаст табак. Что-то надо делать и нам. Джо Митчелл теперь явно не позволит нам взять из банка кредит.
– Этот парень пошел по стопам папаши. Но, полагаю, Пэйс знает, откуда взять деньги, – ответила Харриет мрачно, и мрачность была вызвана отвращением к источнику получения денег.
Дора знала, что Пэйс уже посылал запрос относительно реквизирования лошадей, но когда ему ответили, что их реквизировала армия, выше не обращался. Она должна была сказать также, что все деньги истратила на уплату налогов, а также о путанице, явившейся следствием этого, но Пэйс тогда был не в подходящем настроении. Каждый раз в его присутствии она чувствовала, словно идет по туго натянутому канату. Он мог быть нежен и внимателен, если хотел, но по большей части ходил мрачный как туча, что ее просто-напросто ужасало. Со дня рождения ребенка он все ночи оставался дома, но бурные насильственные чувства только накапливались в его душе, не находя отдушины. И она не хотела, чтобы он по этой причине срывал на ней зло.