Я нашел его в библиотеке. Он сидел там запершись, как всегда это делал, когда работал, однако открыл дверь, когда я постучал. Я решительно вошел в библиотеку, отстегнул шпагу и поставил ее в угол. Затем обернулся к нему.
– Вы проявляете по отношению к вашей жене чудовищную несправедливость, господин доктор, – заявил я со всем максимализмом юности.
Он уставился на меня так, словно я его ударил, – так он мог бы посмотреть на ударившего его ребенка, не зная, как реагировать: то ли ударить в ответ для его же блага, то ли позабавиться и рассмеяться.
– А, – произнес он наконец. – Она с тобой говорила? – При этом он встал и стоял, глядя на меня, широко расставив ноги, сцепив за спиной руки и наклонив голову; его длинная мантия едва прикрывала щиколотки.
– Нет, – ответил я. – Просто я размышлял.
– В таком случае меня ничто не удивляет, – сказал он в своей обычной угрюмо-презрительной манере. – И ты пришел к заключению…
– Что вы питаете постыдные подозрения.
– Твоя уверенность в том, что они постыдны, оскорбила бы меня, если бы не послужила к моему утешению, – насмешливо продолжал он. – А в чем, если можно узнать, состоят эти подозрения?
– Вы подозреваете, что… что… О Боже, я просто не могу выговорить это.
– Смелее, смелее, – насмешливо подзадоривал он меня. При этом он еще больше наклонил голову вперед, очень напоминая в этот момент хищную птицу.
– Вы подозреваете, что мессер Гамбара… что мессер Гамбара и ваша жена… что… – Я сжал кулаки, глядя в его ухмыляющуюся физиономию. – Вы прекрасно меня понимаете! – сердито воскликнул я.
Теперь он смотрел на меня серьезно, и в глазах его появился холодный блеск.
– Хотел бы я знать, понимаешь ли ты это сам, – сказал он. – Мне кажется, что нет. Поскольку Бог создал тебя дураком, то для того, чтобы сделать тебя священником и завершить таким образом то, что сделано Богом, нужны еще и человеческие усилия.
– Вы не собьете меня с толку своими насмешками, – заявил я. – У вас грязные мысли, мессер Фифанти.
Он медленно приблизился ко мне, шаркая старыми туфлями по деревянному полу.
– Потому что, – сказал он, – я подозреваю, что мессер Гамбара… что мессер Гамбара и монна… что… Вы понимаете меня, – повторил он мои слова, передразнивая мою смущенную, запинающуюся речь. – А какое тебе, собственно, дело, кого я подозреваю и что я подозреваю, когда речь идет о моих собственных делах?
– Это и мое дело, дело любого человека, который считает себя благородным, защищать честь чистой и святой женщины от грязных вымыслов клеветников.
– Настоящий рыцарь, клянусь Святым Духом! – воскликнул он, и его брови поползли вверх на покатый лоб. Затем они снова опустились, и он нахмурился. – Нет никакого сомнения, мой доблестный рыцарь, что ты располагаешь точными сведениями касательно беспочвенности этих клеветнических измышлений, – сказал он, отходя от меня и двигаясь по направлению к двери, причем его шаги не сопровождались теперь никакими звуками, хотя я этого не заметил, как не заметил и того, что он вообще сдвинулся с места.
– Доказательства? – закричал я на него. – Какие вам еще нужны доказательства помимо тех, которые написаны на ее лице? Посмотрите на него, мессер Фифанти, и вы найдете там чистоту, невинность, целомудрие. Посмотрите на него!
– Очень хорошо, – сказал он. – Давайте посмотрим.
И он совершенно неожиданно распахнул дверь, и я увидел, что за ней стоит Джулиана; несмотря на то, что она стояла прямо, было ясно, что она подслушивала.
– Посмотрите на ее лицо, – издевался он, махнув костлявой рукой.
На лице были написаны стыд и замешательство и, кроме того, гнев. Но она повернулась, не сказав ни слова, и быстро пошла по коридору, провожаемая его злобным кудахтающим смехом.
Потом он серьезно посмотрел на меня.
– Возвращайся-ка ты к своим учебникам, – сказал он. – Это для тебя самое подходящее занятие. А мои дела предоставь решать мне самому, мой мальчик.
В его словах прозвучала плохо скрытая угроза, но после того, что произошло, продолжать разговор на эту тему было невозможно.
Чувствуя себя отчаянно глупо, не зная, куда деваться от смущения, я вышел из библиотеки – доблестный рыцарь, с которого сбили шлем.