– Джулиана! – прошептал я, не отрывая глаз от видения.
– Почему ты не ложишься? Уже поздно, – сказала она и закрыла дверь.
– Я все думаю, Джулиана, что мне делать, – ответил я и, проведя рукой по лбу, обнаружил, что он покрыт липким потом. – Завтра я уеду отсюда.
Она вздрогнула, глаза ее расширились, она приложила правую руку к груди.
– Уедешь отсюда? – воскликнула она, и в ее голосе мне послышались нотки страха. – Отсюда? Куда же?
– Назад, в Мондольфо, сообщить моей матери, что ее мечтам пришел конец.
Она медленно приблизилась ко мне.
– А… а… а что же дальше? – спросила она.
– Дальше? Я не знаю. На то будет Божья воля. Но я понял, что монашеская ряса не для меня. Я недостоин ее. У меня нет призвания. Теперь я это знаю. Вместо того чтобы быть таким священником, как мессер Гамбара, – у Церкви слишком много подобных священнослужителей – я найду другой способ служить Богу.
– Когда… с какого времени ты начал так думать?
– С сегодняшнего утра, когда я поцеловал вас, – с жаром отвечал я.
Она опустилась в кресло по другую сторону стола и протянула руку, приглашая меня пожать ее.
– Но если это так, зачем же уезжать от нас?
– Потому что я боюсь, – отвечал я. – Потому что… О Боже, Джулиана, неужели вы не понимаете? – И я уронил голову на руки.
В коридоре послышались шаркающие шаги. Я быстро поднял голову. В дверь постучали, и в комнату вошел старик Бузио.
– Мадонна, – объявил он, – там, внизу, находится мессер кардинал-легат, он спрашивает вас.
Я вздрогнул, словно от резкого удара. Вот оно что! В такой час! Так, значит, подозрения мессера Фифанти были не так уж беспочвенны.
Джулиана метнула быстрый взгляд в мою сторону, прежде чем ответить.
– Передайте мессеру Гамбаре, что я удалилась на покой к себе в комнаты и что… Но постойте! – Она схватила перо, обмакнула его в чернильницу, сделанную из рога, и, придвинув к себе листок бумаги, быстро написала несколько строк; затем посыпала листок песком, чтобы просохли чернила, и протянула его слуге.
– Передайте это мессеру.
Бузио взял записку, поклонился и вышел.
После того как дверь за ним затворилась, наступило молчание, во время которого я крупными шагами мерил пол в библиотеке, охваченный пламенем всепоглощающей ревности. Мне кажется, что сатана вызвал из ада целый легион своих подручных, чтобы завершить в ту ночь мое падение. Единственное, чего не хватало для того, чтобы меня уничтожить, – это ревности. Именно ревность заставила меня остановиться около Джулианы. Я стоял, глядя на нее сверху вниз, разрываясь между нежностью и злобой, тогда как в ее взгляде, обращенном на меня, можно было прочесть покорность жертвы, ведомой на заклание.
– Как он смел сюда явиться?
– Возможно… возможно, это связано с каким-нибудь делом, касающимся Асторре, – пробормотала она запинаясь.
Я саркастически усмехнулся.
– Вполне правдоподобно, в особенности если принять во внимание, что он отослал Асторре в Парму.
– Если тут есть что-нибудь другое, я не имею к этому никакого отношения, – уверила она меня.
Как мог я ей не поверить? Как мог постигнуть всю низость души этой красавицы, я, незнакомый с уловками, которыми сатана так щедро наделяет женщин? Как мог я догадаться, что, когда она увидела, как Фифанти разговаривает с мальчишкой у ворот, она заподозрила, что он оставил у дома шпиона, и, опасаясь этого, велела кардиналу удалиться? Я узнал об этом только позднее. В тот же момент мне это было неизвестно.
– Вы можете поклясться, что это правда? – спросил я ее, бледнея от страсти.
Как я уже сказал, я стоял очень близко, склонившись над нею. Вместо ответа она быстро поднялась с кресла. Как змея скользнула она в мои объятия, так что голова ее через секунду уже покоилась у меня на груди, лицо было обращено ко мне, глаза томно прикрыты, а губы сложены в капризную гримаску.
– Разве ты причиняешь мне зло, думая, что любишь меня, когда знаешь, что и я тебя люблю? – спросила она меня.
С минуту мы так и стояли, слегка покачиваясь в неловком объятии. Отчаянная внутренняя борьба полностью лишила меня сил. Я дрожал с головы до ног. Из груди моей вырвался один-единственный вскрик – мне кажется, это была мольба о помощи – а потом я погрузился в бездну на целую вечность, до того самого момента, когда мои губы встретились с ее губами. Восторг, живое пламя, сладкая мука этого мгновения оставили неизгладимый след в моей памяти. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я ощущаю всю мучительную сладость, все блаженство того мгновения, столь ненавистного для меня теперь.