Дама, опиравшаяся на его руку, была прелестнейшим созданием, какое только можно себе вообразить. Ее лилейная кожа была лишь слегка тронута румянцем на щеках; личико – правильный овал; ротик – во всем мире не нашлось бы ничего более нежного и изящного; низкий и широкий лоб; и глаза – темно-синие сапфиры, видные только тогда, когда она поднимала свои длинные ресницы, осеняющие их, словно тени. Ее каштановые волосы были убраны в сетку из золотых нитей, унизанных бриллиантами, а на шее поблескивало изумрудное ожерелье. Узкое платье и мантилья были цвета бронзы, и, когда она двигалась, лучи солнца играли на шелке, придавая ему металлический блеск. Талия была стянута поясом чеканного золота, а коричневые бархатные перчатки были вышиты жемчугом.
Только один раз взглянула она на меня, когда они подходили, а потом снова тотчас же опустила глаза, но я был еще так слаб, так полон мирского тщеславия, что в этот момент мне стало стыдно при мысли о том, в каком виде я перед ней стою: грубое одеяние отшельника, лицо покрыто косматой бородой, давно не стриженные волосы длинны и нечесаны. Этот стыд окрасил румянцем мои впалые щеки. Но затем я снова побледнел, потому что мне показалось, что некий голос, неизвестно откуда, вдруг спросил меня:
– И ты еще удивляешься, что кровь не течет из ран святого?
Так ясно и отчетливо прозвучал этот голос, исходящий из уст совести, что мне казалось, будто они были произнесены вслух, и я огляделся вокруг, в страхе, что кто-нибудь еще может их услышать.
Рыцарь стоял передо мной, сдвинув брови, глядя на меня с величайшим изумлением. Несколько мгновений прошло в полном молчании. Когда он наконец заговорил, голос его прозвучал резко, как оклик.
– Как твое имя? – спросил он.
– Мое имя? – повторил я, удивленный не только его вопросом, но и пристальным испытующим взглядом. – Меня зовут Себастьян, – ответил я достаточно правдиво, ибо это было мое новое имя, имя, которое я принял, поселившись на месте покойного отшельника.
– Из какого ты рода, Себастьян, и из каких мест? – допрашивал он.
Он стоял передо мной, спиной к толпе поселян, не обращая на них ни малейшего внимания, словно их там не было вовсе, чувствуя себя полным хозяином положения. А между тем дама, опиравшаяся на его руку, то и дело украдкой посматривала на меня.
– Себастьян, и все тут, – отвечал я. – Себастьян – отшельник, хранитель святыни. Если вы пришли…
– Но как тебя звали в миру? Назови свое прошлое имя, – нетерпеливо перебил он меня, продолжая всматриваться в мое исхудалое лицо.
– Это имя грешника, – ответил я. – Я вычеркнул его, сбросил его с себя.
По его лицу пробежало выражение нетерпеливого раздражения.
– Но как зовут твоего отца? – настаивал он.
– У меня нет отца, – ответил я. – У меня нет родных, ничто не привязывает меня к этому миру. Я Себастьян-отшельник.
Губы его сложились в раздраженную гримасу.
– Тебя нарекли Себастьяном при крещении? – спросил он.
– Нет, – ответил я. – Я принял это имя, когда стал хранителем святыни.
– Когда это случилось?
– В сентябре прошлого года, когда скончался святой отец, бывший здесь хранителем до меня.
Я увидел, как в глазах его зажегся внезапный свет, и слабая улыбка тронула губы.
– Приходилось ли тебе слышать имя Ангвиссола? – спросил он, близко приблизив свое лицо к моему и впиваясь в меня взглядом.
Однако я ничем себя не выдал, поскольку этот вопрос уже не был для меня неожиданностью. Я знал, что сильно похожу на своего отца, и в том, что человек, принадлежащий к дому Кавальканти, с которым был столь тесно связан Джованни д'Ангвиссола, заметил это сходство, не было ничего удивительного. Кроме того, я был убежден, что его присутствие здесь было чисто случайным; что его привлекло сюда обыкновенное любопытство, вызванное толпой паломников.
– Синьор, – сказал я ему, – мне неизвестны ваши намерения, но я нахожусь здесь не для того, чтобы отвечать на вопросы, касающиеся мирских обстоятельств. Мир отказался от меня, а я отказался от мира. Итак, если вы находитесь здесь не для того, чтобы поклониться этой святыне, я попрошу вас удалиться и не докучать мне более. Вы явились сюда в крайне не благоприятный момент, когда мне нужны все мои силы для того, чтобы забыть мир и мое греховное прошлое во имя того, чтобы через меня свершилась воля Божия.
Я видел, что, в то время как я говорил, нежный взор девы обратился на меня с выражением ласкового сочувствия. Я заметил, как она сделала знак своему спутнику, прижав рукой его локоть. Повиновался ли он этому движению, или на него подействовала твердость моего тона, я сказать не могу. Во всяком случае, он коротко кивнул.