Пока я слушал смешные разглагольствования госпожи де Сенанж, мадемуазель де Тевиль впала в глубокую задумчивость. Время от времени она поднимала на меня глаза, и иногда я читал в них презрение, на которое все больше и больше обижался. Одно меня утешало: она по-прежнему не обращала никакого внимания на Версака; эта странность совершенно выбила его из колеи. Госпожа де Люрсе, мучимая ревностью из-за госпожи де Сенанж и истерзанная двусмысленными намеками и фамильярным обращением господина де Пранзи, старалась держать себя в руках, но смертельная печаль выразилась на ее лице. Она боялась потерять меня; ее доброе имя оказалось в руках двух бессовестных вертопрахов, вступивших против нее в заговор, требовавший с ее стороны крайней осторожности; положение ее было поистине ужасно.
Как только разговор устремлялся в русло злоречия, она прилагала все силы, чтобы переменить тему, ибо боялась стать его очередной жертвой. Но бороться с Версаком было нелегко; раздраженный пренебрежением мадемуазель де Тевиль, он вымещал досаду на всех женщинах вообще.
– Вы слышали, – спросил он, – что проделывает госпожа де***? Можно ли вообразить что-нибудь более нелепое? В ее годы, успев дважды посвятить себя одному лишь богу, она берет в любовники безусого юнца де***?
– А по-моему, это очень мило, – сказала госпожа де Сенанж, – и в то же время комично до невероятия. Ведь раз ты вынуждена была покинуть свет таким скандальным образом, то вернуться к светской жизни возможно лишь с более солидным партнером.
– Кто бы ни был этот избранник, – заметила госпожа де Тевиль, – все равно ее поведение крайне предосудительно.
– О нет, прошу простить, сударыня, – возразил Версак, – в этих вопросах выбор имеет первостепенное значение. Женщине легче прощают судейского, чем какого-нибудь полковника, а ежели дама претендует на безупречную добродетель, то первый еще сойдет, а второй – ни-ни; а когда пятидесятилетняя женщина компрометирует себя с молодым человеком, то к нелепости ее увлечения прибавляется нелепость выбора.
– Просто многие женщины, – сказала госпожа де Сенанж, – не уважают себя.
– О да, – подхватил Версак, иронически поглядев на нее, – таких немало, и вообще женщины…
– Ах, прошу вас, – прервала она, – не надо обобщать. Это всегда кого-нибудь обижает.
– А по-моему, совсем наоборот, – возразил Версак, – на обобщения никогда не следует обижаться.
– Как так? – спорила она. – Если вы, например, утверждаете, что нет женщин недоступных, то вы вменяете им всем пороки немногих. Неужели же мы не сочтем себя оскорбленными?
– Никоим образом, – сказал он, – это отнюдь не так; больше того: лишь те, кто легко уступает нашим домогательствам, не любят, когда их за это порицают, и жалуются на обиду.
– Я вполне согласна с вами, – поддержала его госпожа де Тевиль, – женщина порядочная не станет принимать на свой счет то, что говорят о непорядочных, и если я знаю про себя, что не уступаю ухаживаньям, то мне совершенно безразлично, если о каких-то других говорят, что они не умеют дать отпор притязаниям мужчин.
– Но не кажется ли вам, сударыня, – сказала госпожа де Люрсе, – что подобные речи чернят нас всех?
– О да, разумеется! – поддержала ее госпожа де Сенанж. – Опираясь на подобные высказывания, иные мужчины воображают, что достаточно на нас взглянуть – и мы уже в их власти.
– Увы, сударыня, – отвечал Версак, – мы видим тому тьму примеров. Только глупец не заметит того, что ясно всякому фату.
– Ах, пусть думают, что мы полностью в их власти, – заметила госпожа де Тевиль, – если на самом деле это не так. Может ли наша добродетель пострадать от какого-нибудь фата? Поверьте мне, сударыня, мужчина, хоть немного поживший в свете, очень скоро уяснит себе, что не все женщины добродетельны и не все порочны; а опыт научит его понимать, для кого следует делать исключение.
– Если даже и так, – сказала госпожа де Люрсе, – это не избавляет нас от глупого заблуждения иных юнцов, которые, не успев пожить в свете и приобрести опыт, уже дурно думают о нас.
– А приобретя опыт, – подхватил Версак, – остаются при том же мнении.
– Право, сударь, – сказала госпожа де Сенанж, – слушая вас, можно подумать, будто если вы где и бывали, то лишь в дурном обществе.
– Прежде чем ответить вам, сударыня, – возразил Версак, – благоволите разъяснить: что вы называете дурным обществом?
– Извольте, – ответила она, – это женщины известного сорта.
– Но вы должны согласиться, – ответил он, – что ваше определение туманно; пользуясь им же, я могу сказать, что женщины известного сорта составляют хорошее общество. Но давайте разберемся: кого вы подразумеваете под женщинами хорошего общества? Женщин добродетельных, не знающих за собой ни малейшей слабости?