Не буду рассказывать, как я провел ту ночь. Нет на свете человека, настолько несчастного, чтобы совсем не знать любви. Следовательно, всякий может представить себе, что я чувствовал. Если бы сердце мое было одержимо тщеславием, я мог бы спать спокойно. Госпожа де Сенанж старалась понравиться мне, госпожа де Люрсе больше не пугала отсрочками. Я мог гордиться этими победами, особенно первой; госпожа де Сенанж уже не поражала общество своими прелестями, но еще была на виду, изумляя его все новыми авантюрами. Однако мне мало льстило внимание этих двух дам – ходячей добродетели и беззастенчивой кокетки; а та единственная, что могла наполнить счастьем мое сердце, отказывала мне в своей благосклонности. Чем объяснить уныние Гортензии и ее холодное ко мне пренебрежение, как не тайной страстью? Первоначальные подозрения относительно Жермейля возродились в моем сердце. Чем больше я думал о нем, тем больше крепла во мне уверенность, что он мой счастливый соперник. Я вспоминал тысячи подробностей, которые раньше ускользали от меня, а теперь неопровержимо свидетельствовали о связывавшей их взаимной любви.
На другой день я стал раздумывать, говорить ли госпоже де Мелькур, что я познакомился с госпожой де Тевиль. Я боялся, что матушка запретит это знакомство из-за их давнего взаимного нерасположения. Я был уверен, что ослушаюсь ее и не хотел идти на риск. Но не рассказать ей об этой встрече было еще опаснее: она все равно вскоре узнала бы все, и мое желание скрыть правду насторожило бы ее еще больше. Поэтому я решил, что и во имя моей любви и во имя сыновнего долга самое разумное – ничего не скрывать. Итак, я вошел к матушке и стал рассказывать, как провел вчерашний день, и между прочим упомянул, что познакомился с госпожой де Тевиль. Имя это я произнес с трудом, но оно не произвело на матушку того впечатления, какого я опасался. Она только сухо заметила, что не знала о приезде госпожи де Тевиль в Париж.
– Госпожа де Люрсе знает, что вы не очень ее любите, – сказал я, – и поэтому, вероятно, не уведомила вас.
– Она смело могла сообщить мне, что госпожа де Тевиль в Париже, – ответила матушка. – Мы не дружим, но это совсем не означает, что мы враждуем.
– Так вы не будете недовольны мною, если я стану бывать у нее? – спросил я.
– Напротив, – ответила она, – это весьма достойная дама, и общение с ней принесет вам только пользу. Но, – добавила она, – мне говорили, что ее дочь очень хороша. Вы видели ее? Она вам понравилась?
Я смутился, не зная, как ответить на этот простой вопрос, и хотел было сказать, что сам не знаю. Но после короткого замешательства я сказал то, что подсказала мне любовь.
– Видел ли я ее? Понравилась ли она мне? – воскликнул я. – Ах, сударыня, вы были бы очарованы. Ее лицо, манеры, ум – все прекрасно, все пленяет. Какие чудесные глаза! Нежные, мечтательные… Если бы вы видели ее улыбку!
– Как видно, она вас обворожила, – заметила она, – и вы гораздо охотнее дружили бы с ней, чем я с ее матерью.
Только тут я понял, что допустил ошибку.
– Сударыня, – ответил я с жаром, который тщетно старался скрыть, – я описал ее такой, потому что такой увидел и, может быть, даже не сумел передать, как она хороша; охотно признаюсь, она не вызывает во мне неприязни.
– Я вовсе не хочу, – сказала матушка, – чтобы вы питали к ней неприязнь; но, мне кажется, ее красота произвела на вас чересчур сильное впечатление.
– Ах, сударыня, – сказал я со вздохом, – ведь это неважно, раз я не люблю и меня не любят!