Выбрать главу

Долг обязывал меня хранить молчание; чем тверже я буду придерживаться закона чести, тем затруднительнее будет положение, в которое я сам себя поставил. Хотя Гортензия слушала мои признания без всякого интереса, мне почему-то пришла в голову мысль, правда, лишенная всякого основания, что я не должен терять надежды. Я был почти убежден, что настанет день, когда мне придется оправдать себя, и я уже готовил доводы, чтобы опровергнуть предубеждение против себя, которое сам так старательно ей внушал. Ее печаль увеличивала мое смятение и тревогу. Подобное настроение можно было объяснить только тайной и несчастной любовью; но если она, как мне казалось, любит Жермейля, то чем объяснить ее меланхолию? Когда я видел их вместе, я не заметил ни облачка между ними. Могло ли его отсутствие быть причиной такой глубокой печали? Люди обычно тоскуют, когда расстаются с любимыми надолго; но если они разлучены на короткое время – дело другое: они, конечно, думают о том, кого любят, интересуются им, но мысли их скорее трогательны, чем печальны; значит, не Жермейль причина ее горя. В сущности, я считал его соперником только потому, что когда опасаешься за свою любовь, то подозрение естественно падает на друга, к которому наша возлюбленная, как нам кажется, нежно привязана; он всегда внушает наисильнейшие тревоги.

Самым простым способом рассеять все сомнения было бы объясниться с Гортензией. Я это понимал, но осуществить такое желание было не просто. Я не представлял себе, каким образом добьюсь желанного объяснения, которое положит конец моим мукам и откроет, кто же этот неведомый мне, но опасный поклонник: Жермейль или другой.

Поглощенный этими мыслями и противоречивыми чувствами, перебирая все возможные решения и не останавливаясь ни на одном, я шел рядом с Гортензией такой же печальный, как и она. Мне хотелось вывести ее из задумчивости, но я не знал, как начать. Она даже ни разу не взглянула на меня, и так мы подошли к воротам сада. Она ничем не выдала своих мыслей, и я остался в полном неведении.

Госпожа де Люрсе, выслушав мои похвалы госпоже де Сенанж, больше не говорила со мной; но после ухода госпожи де Тевиль и Гортензии спросила меня с необычайной мягкостью, отвезти ли меня домой или я заеду к ней. Огорчение, которое она мне причинила, и холодность Гортензии усилили мою вражду к маркизе, и я сухо ответил, что не хочу ни того, ни другого. Мне показалось, что мой ответ ее поразил, и еще больше – церемонный и низкий поклон, которым мои слова сопровождались; но она повторила свое предложение. Я еще тверже сказал, что неотложные дела мешают мне принять его, и мы расстались, печальные и недовольные друг другом.

Я вернулся домой в смятении чувств и мыслей и не желал никого видеть; всю ночь я предавался мрачным и бесплодным размышлениям.

Всем достаточно знакомы тревоги влюбленных, их неуверенность, их колебания, чтобы без труда понять, как я провел эту ночь, какие мечты, какие сомнения и горькие мысли обуревали меня. Я уже говорил о моей неопытности и вытекающих отсюда заблуждениях и не буду больше касаться этой темы.

Я так и не решил, как буду держать себя в дальнейшем, – но тут ко мне вошли с письмом от госпожи де Люрсе:

«Если бы я принимала во внимание только побуждения вашего сердца, я бы не стала затруднять себя и писать вам, и молчание избавило бы меня от новых обид. Но так как нежные чувства во мне сильнее самолюбия, я не боюсь еще раз подвергнуть себя вашим отповедям. Сегодня я уезжаю в деревню на два дня; вы не заслуживаете того, чтобы я вас оповестила об этом, и еще менее, чтобы я просила вас сопровождать меня; однако я делаю и то и другое. Моя снисходительность, вероятно, приведет лишь к тому, что вы станете еще неблагодарней. Но мне приятно обезоруживать вас своей добротой, если не суждено пробудить в ответ такие же добрые чувства. Кроме того, я любопытствую узнать, все ли вы еще очарованы прелестями госпожи де Сенанж и не изменилось ли ваше отношение к ней со вчерашнего дня? Меня пока еще интересует, что вы думаете на этот счет. Имейте в виду, что я могу надолго потерять к вам интерес. До свидания. Жду вас к четырем часам».

Эта записка не смягчила моей досады на госпожу де Люрсе, мне не хотелось вступать с ней ни в какие объяснения. Поэтому, не дав себе труда подумать об этой увеселительной поездке, о которой накануне не было и речи, я написал в крайне холодном тоне, что не имею возможности принять ее приглашение, так как связал себя обещаниями, которые ни в каком случае не могу нарушить. Такой ответ был почти грубостью, я это отлично понимал, но тем более был им доволен. Я принял решение окончательно порвать с ней. Из всех моих планов этот был единственным, которому я твердо следовал, и я был доволен тем, что мой отказ должен был без проволочки привести к разрыву.