Не одна лишь ненависть к госпоже де Люрсе руководила мною. Меня не столько пугало ее общество, сколько невозможность быть с Гортензией, и особенно теперь, когда я должен был найти случай сказать ей, что люблю ее, или, по крайней мере, выяснить, кто мой соперник. Я не переставал думать об этом, ожидая, пока наступит время для визитов. Едва пробило пять, я полетел к госпоже де Тевиль.
Я приехал, мне отворили. Во дворе среди прочих экипажей я заметил карету госпожи де Люрсе. Этого было достаточно, чтобы я осознал, какую совершил ошибку и как трудно, даже невозможно ее исправить. Было ясно, что Гортензия принимала участие в прогулке, от которой я отказался. Резкость моего ответа госпоже де Люрсе лишала меня возможности что-либо изменить, а ей не позволяла возобновить приглашение.
В ярости на самого себя, я вошел, трепеща от смущения и досады. Госпожа де Люрсе при виде меня побледнела; гнев и удивление исказили ее черты. Хотя я это заслужил в полной мере, но я жестоко обиделся, словно то была вопиющая несправедливость. Но эта мысль занимала меня недолго; Гортензия, как всегда, дружески разговаривала с Жермейлем, но, увидев меня, смешалась и покраснела, и это отодвинуло на задний план все остальное и заняло целиком мои мысли.
– Вы, надеюсь, поедете с нами? – спросила госпожа де Тевиль.
– Нет, сударыня, – поспешно ответила за меня госпожа де Люрсе, – я его приглашала, но у него неотложные дела; думаю, вы догадываетесь, какие.
– Пустяки! – воскликнул Жермейль. – Ручаюсь, сударыня, что никаких дел у него нет.
– А я уверена в обратном, – ответила она сухо; – однако время идет, и господину де Мелькуру, несомненно, не хочется нас задерживать; его ждут удовольствия, которых он не может откладывать. Прощайте, сударь, – обратилась она ко мне с улыбкой, – надеюсь, в другой раз мне больше повезет и вы не будете так заняты.
Сказав это, она с самым дружеским видом протянула мне руку, как будто между нами ничего не произошло, и я, умирая от злобы, должен был проводить ее до кареты.
– Может быть, – сказала она мне совсем тихо, – вы сожалеете о своем отказе? Но нет, вы умеете только оскорблять, и я напрасно подумала, что вы способны раскаиваться.
– Ах, прошу вас, сударыня, – ответил я, – прекратим этот разговор. Время таких объяснений миновало и для вас и для меня.
– Мне известна, – сказала она, – ваша приятная манера отвечать; но не в этом дело. Вы меня приучили быть снисходительной. Я хотела бы только, зная переменчивость ваших настроений, выяснить, не испытываете ли вы раскаяния? Не бойтесь признаться – может быть, вы все-таки хотели бы поехать с нами?
– Сударыня, – сказал я, – на этот вопрос я уже ответил вам сегодня утром.
– Довольно, – сказала она, – прошу вас забыть, что я позволила себе дважды задать его вам.
Она насмешливо поклонилась – точно так, как я сам кланялся ей.
Мне с трудом удавалось скрыть свое горе. Видеть Жермейля рядом с Гортензией, знать, что в деревенской тиши ему представится не один случай выразить свои нежные чувства, было для меня невыносимой пыткой, особенно при мысли, что от меня самого зависело не допустить этого. В минуту их отъезда я пожалел, что принес в жертву самолюбию самое дорогое в жизни. Я еще держал в своей руке руку госпожи де Люрсе и вдруг подумал, что мне не трудно будет добиться от нее того, чего она сама, как мне казалось, горячо желала. Преодолев свое глупое самолюбие, я снова заговорил об увеселительной поездке, в которой мне теперь так страстно хотелось принять участие.
– Если бы вы меня предупредили заранее, сударыня, – сказал я, – я бы не связал себя другим обещанием.
– О, я в этом не сомневаюсь, – сказала она, не глядя на меня.
– Если вы в самом деле хотите, – продолжал я, – то…
– О нет, – прервала она меня, – я ничего не хочу. Я не стою ни малейшей жертвы с вашей стороны и не приму ее.
– Вы только что думали иначе, – заметил я, – и я полагал, что смогу…
– Нет, нет, – опять прервала она меня, – я была не права, а теперь исправила свою ошибку.
С этими словами она покинула меня. Я горько пожалел, что просил ее о том, что за минуту до того сам отверг, и напрасно унизил свою гордость.
Как ни больно мне было расставаться с Гортензией, я подумал, что не следует ради любви жертвовать собственным достоинством. Не слишком ли далеко завело меня увлечение ею? Я не мог себе простить, что дал случай госпоже де Люрсе восторжествовать надо мной. Я с тоской смотрел на экипаж, увозивший Гортензию; та не удостоила меня ни единым словом; я с горечью думал о том, что она не была свидетельницей моих попыток поправить дело, и объясняла себе мой отказ участвовать в прогулке любовью к госпоже де Сенанж.