Благородная развязность манер, хотя и похвальная сама по себе, все-таки мало значит без такой же развязности ума. Люди хорошего тона предоставили деревенщине труд мыслить и боязнь ошибиться. Убежденные в том, что чем образованней ваш ум, тем меньше в нем природной свежести, они добровольно ограничили себя двумя-тремя поверхностными мыслишками, которые поминутно и пускают в ход; если даже они случайно что-нибудь знают, то так поверхностно и бездумно, что никому и в голову не придет поднять их на смех. Как женщине стыдно быть добродетельной, так мужчине неприлично быть ученым. Несмотря на крайнее невежество, на которое обрекает светского человека хороший тон, он обязан обо всем высказываться решительно и с апломбом.
– Однако, – заметил я, – все это весьма обременительно.
– Меньше, чем вам кажется, – возразил он. – Полное невежество в соединении с большой скромностью – это действительно нехорошо, но при высоком самомнении оно ничуть не стеснительно. Да и перед кем приходится держать речи, чтобы беспокоиться за их смысл? Если хороший тон велит высказывать свои мнения уверенным голосом, то он отнюдь не требует доказательств и подтверждений вашей правоты и уверенности в себе. Ничего не знать, но думать, что все знаешь; не интересоваться ничем, вокруг чего нет шумихи; "считать себя одинаково неотразимым и в серьезной беседе и в шутливой; не бояться быть смешным и не подозревать, что ты смешон; вкладывать бездну остроумия в слова и обнаружить ребяческую глупость в мыслях; говорить вздор, утверждать его, повторять его – вот в чем состоит самый наилучший тон, присущий хорошему обществу.
– Одно мне непонятно, – прервал я его. – Как могут люди, которые ничему не учились или сочли своим долгом забыть все, что знали, разговаривать не переставая? Ведь надо обладать на редкость изобретательным умом, чтобы, ничего не зная, вести долгие беседы. А между тем источники светской болтовни неиссякаемы.
– Все дело в том, что иссякать нечему, – сказал он. – Вы не могли не заметить, что в свете ведутся нескончаемые разговоры; но заметили ли вы, что там говорят неизвестно о чем? Десяток модных словечек, несколько шаблонных, но любезных выражений, небольшой набор восклицаний, кислых улыбок, игривых намеков – вот и весь разговор.
– Но ведь они говорят беспрерывно!
– Ну, конечно, говорят; но не ищите в этих разговорах мыслей. Это и есть величайшее достижение хорошего тона. Можно ли развивать какую-то мысль и не показаться скучным? Высказать ее можно, но где взять время, чтобы последовательно ее изложить? Ведь это значило бы нарушить общепринятые правила поведения. Чтобы беседа получилась оживленной, она не должна задерживаться на чем-нибудь одном. Кто-то заговорил о войне, но он позволяет перебить себя даме, которой хочется поговорить о чувствах; дама, едва начав рассуждать об этих возвышенных предметах, замолкает, чтобы прослушать изящно-непристойный куплет; затем тот или та, кто его пропел, уступает, к всеобщему сожалению, место отрывку нравоучительной прозы, чтение которого тут же прерывают, чтобы не упустить язвительный анекдот о чьих-то прегрешениях, всегда имеющий большой успех, независимо от таланта рассказчика, но неожиданно прерванный плоскими или насквозь ложными рассуждениями о музыке или поэзии; но и они незаметно сходят на нет, и на смену им приходят суждения на политические темы, которые самым неожиданным образом прерываются впечатлениями о любопытных подробностях карточной игры; и наконец, какой-нибудь хлыщ, очнувшись от долгой задумчивости, пробирается через всю гостиную и прерывает рассказчика на полуслове, чтобы сообщить даме, что она напрасно пожалела помады для губ или же что она сегодня прелестна, как ангел.
– Какая удивительная картина все же, – сказал я.
– И тем не менее вполне верная, – ответил он. – Она доказывает, что каждый может здесь найти пищу своему тщеславию и, видя ничтожество других, выше ценить себя; и, наперекор своей природе, преисполниться сознанием своего достоинства и убедиться, что он не хуже других.
– А вы? – спросил я. – Вы тоже следуете хорошему тону?
– Конечно, я его презираю, – ответил он, – но следую ему. Вы, должно быть, заметили, что я ни с кем не говорю так, как сейчас с вами, и если я просил вас хранить в нерушимой тайне мои слова, то потому, что никто не должен знать, каков я на самом деле и до какой степени я притворяюсь. И вам советую делать то же. Если вы не согласитесь снизойти до общества, то прослывете злым педантом и не займете в нем подобающего места. Чем больше вы будете осуждать пороки, тем упорнее их будут вам приписывать. Я не единственный догадался, что лучший способ не сделаться мишенью для насмешек это стать светским вертопрахом или хотя бы казаться им. Хороший тон имеет меньше приверженцев, чем принято думать; кое-кто из них, причем наиболее ревностных, полагают, как и я, что настоящий хороший тон требует ясного ума без педантства, изящества без манерности, веселья без грубости, свободы без распущенности.