По тропке она дошла до поселка. У второго перекрестка машинально свернула за угол.
«Нет, нет, не этой дорогой. Не хочу, чтоб он меня видел. Почему я сегодня сбежала от него: не пришла готовить обед?» – подумала она.
Улица словно вымерла, все ставни были закрыты. Возле дома Стефаноса Катерина остановилась.
– Он, наверно, спит, – прошептала она.
Тут показался Стефанос. Он шел с трудом, опираясь на костыли.
Катерина пустилась бежать. Свернув за угол, перепрыгнула через забор и, тяжело дыша, присела на порог какого-то дома. Время шло, а она все сидела, понурившись. Думала о своей жизни: о своих делах, о сумасбродных поступках, о неопределенных и легкомысленных планах на будущее. Мысленно возвращаясь к событиям ужасного вечера, Катерина не теряла самообладания и не чувствовала внутреннего разлада. Раньше, когда ей случалось пережить какое-нибудь несчастье или позор, воспоминание о них лишало ее душевных сил и толкало на необдуманные решения и отчаянные выходки, хотя в глубине души она знала, к чему это может привести. Так, например стоило ей оставить свой дом и уехать с оператором на остров как стряслась бы беда. Или, если бы что-нибудь вывело ее из равновесия, она потеряла бы власть над собой и пошла к знакомой акушерке, чтобы та устроила ее в одно из заведений Кифисии. Она воскрешала в памяти все страшные минуты своей жизни, но теперь уже не стремилась броситься в омут.
Застыв в холодном спокойствии, она исследовала глубины своей души. Любимые, ненавистные и даже безразличные ей лица проходили перед ее глазами, как на экране кинематографа. Отец, друзья, работницы из мастерской Фанасиса, соседи, оператор, бывший жених, Стефанос, тетка, у которой она жила, когда расстреляли ее мать… и она сама!
Впервые мысль о матери не оставила в ее душе ощущения одиночества, которое будоражило ее и толкало на самые дикие выходки. Катерина старалась припомнить забытые черты матери. В ту ночь, когда Марию арестовали, она на прощанье прижала дочку к своей груди и в глазах у нее стояли слезы. То было последнее воспоминание. Оно не изгладилось из памяти Катерины. Она попыталась представить себе мать перед казнью. На помощь ей пришли страницы из дневника Стефаноса.
Бывают мгновения, когда человек отбрасывает словесную оболочку и проникает в глубокий смысл скрытых за ней явлений. Никогда Катерина не могла предположить, что цепь унижений, через которые ей пришлось пройти, имеет какую-то связь с жизнью и казнью ее матери. Но в эту удивительную минуту ей открылось истинное значение слов «борец за народное дело». Она не пробовала да и не способна была проследить за ходом своих мыслей. Все беды, и не только те, в которых была повинна бедность, но и другие, выпавшие на ее женскую долю, – она привыкла бороться с ними, играя роль задорной, кокетливой, легкодоступной девушки, – имели связь с этими словами, пославшими ее мать на смерть. Катерина подняла голову: вокруг в ночной тишине проступали очертания домов.
– Мама, – растерянно прошептала она.
Решение работать в шахте Катерина приняла в ту же дочь. Сначала она думала пойти в какую-нибудь белошвейную мастерскую. Но отказалась от этой мысли, поняв, что в таком случае ничего не изменится в ее жизни. Смешно сказать, работать в белошвейной мастерской, когда она ни разу не держала в руках иголку! Если ее возьмут, то только на подсобную работу – относить сшитые рубашки в гладилку и убирать помещение, как и в мастерской Фанасиса Пикроса. Но теперь она уже женщина, не девчонка. А если из упрямства она не желает обучиться ремеслу, то виновата в этом она сама, и никто другой. Быть на побегушках – разве такое занятие отвечает тому созревшему в ней решению?
Как и все молодые люди, кто решает, какой путь избрать в жизни, Катерина задумалась над своим будущим. И предпочла избрать для себя нелегкий, пожалуй даже героический, жизненный путь. Ей вспомнилось, как еще позавчера она сказала Стефаносу, что предполагает уехать; куда отправиться, она не знает, но уедет во что бы то ни стало – ей надоела грязь, нищета, все надоело. Она исчезнет, упрямо повторяла она; быть может, просто пойдет да утопится. Стефанос с улыбкой протянул ей руку, но она отскочила, словно ее ударило электрическим током… А когда он понял, что это не пустая болтовня и ее действительно терзают сомнения, он стал серьезным.
– Не грызи, Катерина, ногти, – сказал он. Она молчала, а он продолжал: – Все бедняки стремятся избавиться от нужды. В твоих словах нет ничего нового.
«Опять завел свою песню», – думала Катерина. А Стефанос говорил, что счастье вокруг нее, среди грязи и нищеты. Нет, он не шутил. Счастье в общей борьбе людей за то, чтобы превратить этот поселок с его убогими лачугами в земной рай. Погибнуть ни за что ни про что – разве это помощь общему делу? Катерина проявляла нетерпение, она была уверена, что он сейчас вспомнит и о ее матери. Встав, она принесла ему из кухни обед и холодно спросила, не нужно ли ему еще чего-нибудь. Он посмотрел ей в глаза. Щеки у нее пылали.