Но захмелевший грузчик решил возразить.
– Загибаешь, – пробурчал он. – Впрочем, мне наплевать на тебя. И на твоих учителей, что выучили тебя такой грамоте, мне тоже наплевать.
Несколько раз он повторял одно и то же. Бормотал еще что-то, пытаясь выразить образно свою мысль: длиннющие очереди голодающих, дескать, выстраиваются перед рестораном. Для большей убедительности он припо «мнил какого-то Янгоса, которого подобрали замерзшим здесь на ступеньках в прошлом месяце. Язык у него за «плетался, и никто не понимал, что он хочет сказать. Грузчик опять наполнил свой стакан, выпил его залпом и попробовал собраться с мыслями. Потом он вернулся к «судье», который сидит в каждом из нас.
– Ну, видишь, что я плюю на тебя? – закончил он.
– Ты, дурень, сам не знаешь, что говоришь.
– Я не знаю, что говорю? Почему же тогда ты не возражаешь? Приходит к тебе Янгос и просит: «Ни драхмы не заработал сегодня, дай мне порцию фасоли, а то в животе бурчит». За ним тащится второй, третий. Потом еще и еще, все голодные, и все без гроша. Что ты будешь с ними делать, толстяк?
– Пинками вышибать их отсюда. Мой ресторан не общественная столовая с бесплатными обедами.
Грузчик подскочил на стуле и расхохотался.
– Вот твое счастье – пинками! Не головой, не руками, а именно пинками добился ты своего счастья.
– Не знал я, что тружусь для того, чтобы кормить бездельников, что все нажитое пойдет псу под хвост. С утра как проснусь, так за весь день и не присяду. Вот посмотри, как распухли у меня ноги. Кто мне за это заплатит?
– Заплатит, заплатит! Ну и подлая жизнь!
Сначала Клеархос с холодным сочувствием наблюдал за Фотисом – так обычно молодежь смотрит на стариков и неудачников. Но вскоре он понял, что слова грузчика вызывают у него почему-то странное волнение. Он смущенно взглянул на Фотиса. Выражение его лица показалось Клеархосу трагическим. Странно!
Клеархос в замешательстве повертел в руке нож, поскреб им по скатерти. Наверно, во всем была виновата минутная стрелка часов, которая неумолимо двигалась вперед. Да, вот что его тревожило. Грузчик снова обратился к нему. А Клеархосу вдруг показалось, что он сам поделился наконец с кем-то своими переживаниями и что этот человек открыл ему, чего именно потребует от него сегодня англичанин. Внезапно другая мысль промелькнула у него в голове, от которой кровь застыла в жилах: «Может быть, мне страшно только потому, что я уже принял решение?»
– Заплатит… – опять повторил грузчик, глядя на хозяина, который, подняв левую ногу, показывал, как она распухла.
Вдруг грузчик судорожным движением распахнул рубашку, оголив волосатую грудь. На ребрах под сердцем выделялся огромный рубец – след пули. Официант, очевидно уже не раз видевший его рану, полученную на войне, равнодушно отвернулся.
– Кто мне заплатит за это? – закричал грузчик. – Кто? К чертовой матери такую жизнь!
– Заткнись! Идут посетители, – оборвал его хозяин и ушел за стойку.
Вошла компания лоточников и, сложив в сторонке свои товары, заняла крайний столик.
Они ссорились из-за каких-то иконок, и их крики разносились по всему ресторану. Один из них отобрал для себя богородицу и святого Георгия, а другой хотел всучить ему несколько иконок святого Фануриоса, которые никто не хотел покупать.
– Да что я с ними буду делать? Солить, что ли? – кипятился первый.
Спор сразу прекратился, как только официант поставил на стол макароны.
Грузчик подсел к Клеархосу. Его уже совсем развезло. Несколько минут он молчал, глубоко задумавшись, потом; стукнув кулаком себя в грудь, бессвязно заговорил:
– Тут, внутри, решается твоя судьба… Тут подстерегает тебя судья. Можешь ты его обмануть? Ослепить, оглушить? Только если он проявит к тебе слабость, парень, добьешься ты своего счастья. – Он замолчал и почесал под стулом одну ногу о другую.
Их взгляды встретились. Клеархос опустил глаза.
Он поспешно расплатился. Поднялся по лестнице и, оказавшись на улице, затерялся в толпе.
Глава четвертая
Анна вошла на цыпочках в спальню. Утреннее солнце едва проникало сквозь закрытые ставни и задернутые шторы и робко освещало комнату, где витали еще молчаливые ночные призраки. Она наклонилась над кроватью, чтобы дотронуться до плеча спящего мужа, по застыла с протянутой рукой и несколько секунд не отрываясь смотрела на Алекоса.
Его правая щека спряталась в подушку, рот был полуоткрыт. Он ровно дышал. Там, где он прикасался губами к наволочке, она стала немного влажной. Такое пятнышко оставлял он на подушке с самого детства. На его лице, которое смягчилось и как будто утратило выражение суровости и едва уловимой печали, свойственной зрелости, лежала печать милого простодушия, как на лицах всех спящих.