Итак, он сидел ежедневно с восьми до двух и с четырех до семи вечера на темных антресолях треста автомобильных шин. Ничтожное жалованье и никакого будущего. Шесть лет он был привязан к одному и тому же стулу с серой подушкой, к одним и тем же ненавистным ему бухгалтерским книгам. Каждый день то же самое: вежливое обхождение хозяина (холодная вежливость вышестоящего, несомненно, более унизительна, чем дурное обращение), те же глупые сплетни владельца кофейни о продавщицах соседних магазинов. А самое страшное – в конце концов он и сам уже не мог обойтись без сплетен, так же как без сигарет.
Алекос был младшим сыном Ставроса Фомопулоса, десятника на шахте. Вскоре после рождения Алекоса его отца вызвал к себе Фармакис и сказал:
– Моя жена говорит, у тебя родился еще один сын, а она хочет быть его крестной матерью.
И действительно, госпожа Фармаки стала крестной матерью Алекоса.
Жена хозяина, полная приятная женщина, происходила из хорошей семьи и училась когда-то в католическом пансионе. У дам из высшего общества, начинающих стареть, появляются обычно, кроме страсти к сплетням, еще две страсти: карты и благотворительность. Но карты всегда вызывали у Эмилии Фармаки сильную мигрень, и поэтому она всецело ушла в благотворительность. Она проявляла трогательную заботу о своем крестнике, весной и осенью посылала ему старые костюмчики и ботинки своего старшего сына. Давала десятнику деньги, чтобы тот откладывал их в копилку, и спрашивала, аккуратно ли малыш ходит в церковь. Однажды до нее дошел слух, что мальчик не лишен способностей. Тогда она пообещала Фомопулосу, что поможет крестнику получить образование, и сдержала слово.
Таким образом, судьба Алекоса отличалась от судьбы остальных детей десятника, а у него их было еще шестеро: четыре сына и две дочери. В обносках, которыми снабжала его крестная, чистенький мальчик разгуливал по поселку. Иногда мать брала его с собой на виллу Фармакиса, и он подолгу играл с хозяйскими детьми. Каждый день, проведенный в атмосфере, столь отличной от жизни его семьи и поселка, производил на мальчика впечатление волшебной сказки и надолго врезался в память. Даже и теперь, вспоминая те далекие дни, Алекос испытывал странное волнение. Практичная госпожа Эмилия решила, что будет лучше всего, если ее крестник обучится торговому делу. И Алекос окончил высшее экономическое училище, хотя не чувствовал ни малейшей склонности к коммерции. Его увлекали литература и гуманитарные науки. Поэтому, получив диплом, он вместо того, чтобы занять в конторе Фармакиса ожидавшее его место помощника бухгалтера, предпочел поступить в редакцию небольшой газеты. Это произошло за год до начала войны.
Во время оккупации Алекос внезапно прекратил всякую связь с семьей Фармакисов. Отца его уже не было в живых, а один из братьев погиб на фронте. Но крестная не забывала его. Она постоянно напоминала через свою кухарку, тетку Пагону, – сестра кухарки жила по соседству с Алекосом, – чтобы он зашел повидаться с ней. Однако Алекос твердо решил, что ноги его никогда больше не будет на вилле. При встрече с теткой Пагоной он с презрением спрашивал:
– Ну как твои хозяева, эти толстые буржуи? Не лопнули еще от обжорства?
Он не мог побороть чувства унижения, просыпавшегося в нем при воспоминании о семье Фармакисов.
«Да, бессмысленно, глупо! И во всех бедах, во всех самых бесцельных, самых нелепых моих поступках, в том, что растрачены впустую самые лучшие годы, – во всем этом виновата дурацкая чистота борца-революционера, то, чем я жил раньше, – с горькой иронией говорил он себе, завязывая галстук. – В том, другом обществе можно быть чистым, воистину чистым и гордым. А здесь, в этом прогнившем и грязном мире, здесь чистота – нелепое донкихотство».
Он вспомнил, что шесть лет назад, когда госпожа Эмилия добилась его возвращения из ссылки, она через несколько дней сообщила ему, что убедила своего мужа принять его на службу в угольную компанию. Алекос отказался от места. Он даже сочинил письмо. Поблагодарил ядовито за внимание к нему. Однако она забывает, писал он госпоже Эмилии, что он борец, который воевал, был ранен, сослан (для него это честь) и что он видеть не может физиономию ее мужа-предателя. Но он разорвал свое послание, так и не отправив его.
– К чему столько лет носился я со своей гордостью, в то время как ни Фармакис, ни его жена, ни их дети даже не подозревали о ней? Если бы я исчез с лица земли, никто из них и не вспомнил бы обо мне, – прошептал он, глядя на себя в зеркало.