Действительно, никто из семьи Фармакиса, кроме его жены, много лет не вспоминал сына старого десятника с шахты. Алекос предпочел темные антресоли треста автомобильных шин, и долгое время мысль о гордом отказа приносила ему горькое удовлетворение. Но годы шли. Утомительная работа сломила его, расходы по дому все увеличивались: он сделал ошибку, став отцом. Постепенно он перестал читать, забросил свое сочинительство, его духовные интересы угасали, и день ограничивался характерным для обывателей кругом: дом, антресоли, соседняя кофейня и снова дом. Несколько раз в месяц они с женой ходили в кино. Он следовал принципу: «Как живет большинство людей, так должен жить и я». Но прежние мечты все же не оставляли его. Только теперь он откладывал их претворение на будущее. Все его планы отодвинулись на завтра, «когда наконец изменится обстановка». Ему хотелось, чтобы быстрее катилось время и пришло в конце концов долгожданное завтра. Но однажды Алекос остро почувствовал, что жизнь уходит безвозвратно и что «завтра» может наступить слишком поздно или оказаться химерой. С той минуты он потерял покой. Потрясенный до глубины души, он уже не расставался с мыслью о смерти. Этот кризис продолжался несколько месяцев.
Год назад Алекос случайно повстречал свою крестную И был на редкость вежлив и предупредителен с ней. Часа два терпеливо выслушивал рассказ о ее служанке, которая влюбилась в кого-то и украла у нее столовое серебро Он стоял, угодливо улыбаясь, а сам с беспокойством думал: «Я должен за нее держаться, чего бы это мне ни стоило». Он знал, что Фармакис был в то время занят переоборудованием своего предприятия. В поселке много говорили о новых штреках, прессах и разных машинах, которые он заказал за границей. А рядом со старыми штольнями выросла огромная коробка нового здания.
Из-за частых мигреней бедной госпоже Эмилии давно уже пришлось отказаться от благотворительности. Но на этот раз она так настойчиво просила своего мужа, что уговорила его принять на работу сына десятника. Алекосу довезло. Фармакис успел уже разочароваться в способностях старшего сына, а младший не проявлял никакого интереса к делу, и ему нужен был человек, на которого он мог бы положиться. Вскоре ему представилась возможность оценить деловые качества крестника своей жены.
Алекос еще раз самодовольно взглянул на себя в зеркало, поправил крахмальный воротничок, изучил свои зубы, усы, прическу. Затем принялся насвистывать, но сразу перестал, чтобы его не услышали в соседней комнате. Когда он увидел себя во всем своем великолепии – последнее время он одевался исключительно элегантно – и преисполнился благодушия, ему, конечно, стало стыдно перед женой за свою несдержанность. Он дошел до двери, но остановился в нерешительности. О! Алекос прекрасно знал, в каком она состоянии! Он стал смущенно ходить из угла в угол, не осмеливаясь выйти из комнаты.
Дверь вдруг отворилась, и на пороге показался узкогрудый мальчик с продолговатой, как дыня, головой.
– Папа!
– Входи, Петракис, – приветливо сказал Алекос, настолько громко, чтобы его голос был слышен в соседней комнате.
Малыш, словно пиявка, вцепился ручонками в левую ногу отца и, подняв голову, посмотрел на него.
– Мама плачет!
– Тс-с! – прошептал Алекос, подмигнув ему. – Мама сошла с ума…
В приоткрытую дверь он видел Анну. Она сидела понурившись на стуле у стены. У ног ее валялись совок и веник. Алекос отстранил сына: ребенок своим измазанным личиком мог запачкать ему брюки. Он опять поправил крахмальный воротничок и не спеша, с достоинством вышел из комнаты.
Глава пятая
После того как Анна выплакалась, примирение произошло без особого труда, само собой. Но очень редко случалось, чтобы вспышка нежности после очередной ссоры надолго сближала супругов, некогда страстно любивших друг друга. Вероятно, поэтому такие редкие минуты были самыми печальными в их совместной жизни.
Алекос коснулся рукой волос Анны.
– Ну полно, полно… Все это чепуха, – снисходительно проговорил он.
– Оставь меня, – прошептала она.
– Ну полно, полно! Все это нервы. Не плачь.
Последовала небольшая пауза. Потом Анна вытерла слезы и стала застегивать Петракису штанишки. Она посетовала на усталость, на то, что ей надо готовить обед, припомнила счет за электричество, опять пожаловалась на усталость. Говорила она тихим и монотонным голосом. Когда она снова взяла в руки веник с совком, Алекос вздохнул с облегчением и направился в кухню пять молоко. Немного погодя туда пришла Анна и остановилась около стола.