– Может быть, хочешь еще хлеба?
– Нет.
– Знаешь, в «Сине-палас» идет новая картина. Говорят, очень хорошая. Не пойти ли нам в воскресенье?
– Хорошо, хорошо, там будет видно.
– Мы целый месяц не ходили в кино.
Она смотрела на него, ожидая, чтобы он прожевал кусок хлеба и ответил ей. Но в эту минуту раздался звонок. Анна пошла открывать. Алекос равнодушно прислушивался к стуку ее каблуков, скрипу наружной двери, всегда с трудом открывавшейся, потом к голосу какой-то девушки. Слов он не разобрал. Дверь опять захлопнулась.
Анна вернулась с письмом в руке. Ее лицо выражало недоумение. Она положила конверт рядом с хлебом, но потом, взяв его, помахала им перед мужем.
– От кого, как ты думаешь? – спросила она.
Алекос приметил сразу необычное оживление в глазах жены. Он стал соображать, от кого могло быть письмо, и глядел на нее с растерянной улыбкой, как смотрят люди, снедаемые любопытством.
– Не знаю, не приходит в голову! От кого, Анна? – И он протянул за письмом руку.
– От твоего старого друга, – она отпрянула назад с неловким кокетством, спрятав конверт за спиной.
Дав ему помучиться еще некоторое время, она прибавила:
– Кто был во время оккупации командиром ЭЛАС[10] в поселке? С кем прежде…
– От Фанасиса? – в растерянности перебил он ее.
Перед ним возникло давно забытое и ставшее уже чужим лицо человека, с которым он теперь не расположен был встречаться. Но постепенно чувство неудовольствия сменилось удивлением.
– Что ему надо? Кто принес письмо?
– Какая-то работница. Ты никогда не говорил мне, Алекос, что видишься с ним.
– Я вовсе не вижусь с ним. Если мы и встречались после моего возвращения из ссылки, то не больше двух-трех раз. Да, подумать только, был командиром ЭЛАС! А теперь у него собственная трикотажная мастерская с машинами.
– Я знаю. Говорят, у него водятся деньги, – добавила жена.
– О-о! Как меняются времена!
Он взял письмо, надорвал немного конверт. Но как это часто бывает, когда человек получает неожиданное послание, ему захотелось, еще не распечатав его, угадать содержание.
Во время оккупации Алекос восхищался Фанасисом Пикросом. В Фанасисе было что-то молодцеватое; наверно, такое впечатление создавала его грудь колесом, выражение лица, манера держать автомат и отдавать приказы подчиненным. Тогда, может быть из болезненного самолюбия, Алекос скрывал свое отношение к нему. Сам он ощущал свою неполноценность по сравнению с товарищами, сражавшимися с оружием в руках. Ведь он входил в группу пропагандистов, писал революционные стихи и пьесы, распространял листовки, но до декабрьских событий ни разу не держал в руках пистолета. Правда, он утверждал, что интеллигентные люди приносят больше пользы делу революции, даже, вероятно, верил в это, по тем не менее чувствовал себя ущемленным каждый раз, как видел Фанасиса. Хотя он и не признавался себе в этом, ему казалось, что сам он не такой сильный и храбрый, как его друг, и страдал от сознания собственного ничтожества.
В тот период жизни Алекос поклонялся многим кумирам: политическим деятелям, революционерам, писателям, героям! Но молодежь, настроенная романтически, как и Алекос, слишком легко создает себе кумиров. Она выбирает их в соответствии со своими идеалами, не имея терпения дождаться проверки их временем, которое выносит окончательный приговор человеку. Но он был молод и восторгался Фанасисом. И поэтому жестоко разочаровался в нем, когда вскоре после декабрьских событий услышал, что его друг отрекся от своих убеждений и ценой этого вышел из тюрьмы.
Алекос случайно встретился с ним после того, как вернулся из ссылки. Они посидели немного в баре на площади. Фанасис угощал его пивом, рассказывал о трикотажной мастерской, о сестре, которую выдал замуж. Затем они расстались. На этот раз старый друг показался Алекосу преждевременно постаревшим скучным человечком.
Алекос поглядел на жену.
– Жизнь – великая грешница, а время – большое решето! К сожалению, мало осталось людей, которые… – рисуясь, начал он разглагольствовать, имея в виду, очевидно, что мало осталось таких людей, которые продолжают бороться с прежним пылом; себя он причислял к этим немногим.
На самом деле Алекос давно забросил даже небольшую работу в комитете защиты мира в своем поселке. Но ему хотелось, чтобы другие считали (как ни странно, он и сам верил в это), что он все такой же борец, как прежде.
Не ответив ни слова, Анна печально кивнула. Он покосился на ее усталое лицо; растрепанные волосы торчали в разные стороны, как лук-порей. На ней был рваный халат, из которого она дома никогда не вылезала.