– Вот, вышла перекусить, – сказала она просто. – Ну зачем ты понадобился хозяину? Или это секрет? – прибавила она, засмеявшись.
– Не скажешь ли мне, Катерина… – Он достал сигарету из пачки.
– Что с тобой, почему у тебя дрожат руки?
– Ты видела Стефаноса?
Девушка кивнула и, насмешливо посмотрев на него продолжала:
– Скрываешь? Но я-то знаю, что ему от тебя надо. Он говорил с тобой о ней? Да? – Она помолчала, прожевывая хлеб. – Ступай скажи ему, что Стефанос ни разу не произнес ее имени. Передай ему, чтобы он не боялся: Стефанос с него не спросит. Я ему все рассказала! – Последнюю фразу Катерина произнесла с таким глубоким удовлетворением, что можно было подумать, будто она имела основание ревновать Стефаноса к бывшей жене.
– Что все? – живо откликнулся Алекос.
– То, что нашептывают соседи о его жене и моем хозяине. Я сказала ему то, что написала мелом Коротышка вот тут, на входной двери.
– Коротышка?
– Эта сука с отметинами на роже… Немцы раскаленными щипцами жгли ей лицо. Когда та красотка убежала из дому и стала, жить тут с моим хозяином, Коротышка прямо осатанела. Все время ругалась, ворчала: не могла переварить, что та бросила мужа. Коротышка злая и мстительная. Чтобы досадить ей, она однажды написала мелом на двери крупными буквами ее имя, а внизу прибавила: «шлюха». – Катерина захохотала. По-видимому, ее рассмешила собственная дерзость: она ведь произнесла бранное слово. – Как только та прочла, – Катерина продолжала весело смеяться, – тут же грохнулась в обморок! А хозяин перепугался. Сбежался народ, брызгали ей в лицо водой… На другой день они сняли квартиру в другом районе.
– Чего заливаешься, Катерина? Что тут смешного?
– А мне так нравится, – равнодушно пожав плечами, заявила девушка, но смех ее сразу умолк. Она нагло смотрела на него своими серыми глазами.
– Ну и потаскуха же ты, правду о тебе говорят, – пробурчал себе под нос Алекос.
Разве мог он понять, почему девушка смеялась по такому, казалось бы, неподходящему поводу и отчего потом равнодушно пожала плечами? А если бы он даже услышал о том, что Катерина еще девочкой влюбилась в Стефаноса, то безусловно, не придал бы этому никакого значения.
Катерине тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Кто замечал ее тогда? Действительно, в то время никто не обращал на нее внимания. Еще до гражданской войны однажды в полдень Стефанос увидел, как она развешивала белье на веревке, – они жили в те годы на одном дворе. Кто мог подумать, что Катерина сто раз ходила взад и вперед с бельем лишь для того, чтобы дождаться его прихода? Он всегда останавливался поболтать с ней. В тот день у него в руке была красная гвоздика, и он подарил ее Катерине. Как счастлива она была целых три дня и три ночи, особенно ночи! Она пораньше забиралась в постель и укутывалась с головой одеялом. Там, забыв обо всем на свете, она предавалась своим девичьим мечтам. Этого, конечно, никто не мог бы понять!
На обратном пути Алекос опять перешел через ручей. Малыши собрались теперь на противоположном берегу и ожесточенно спорили о футболе. Их тоненькие голоса напоминали издали птичье чириканье. На шоссе Алекос остановился, посмотрел, не видно ли грузовой машины угольной компании, а затем быстрым шагом направился к шахте.
Глава девятая
В то время как Клеархос спускался по лестнице в ресторанчик на рынке, бывший капитан британских колониальных войск Джон Ньюмен возвращался в свою контору. Обычно послеобеденное время он проводил в салоне гостиницы, где жил постоянно. Сперва он перелистывал газету «Таймс», которую получал два раза в неделю авиапочтой из Лондона, потом просматривал разные журналы, лежавшие на столике. Ежедневно ровно в три часа двадцать три минуты он вынимал свои часы и заводил их. Вставал, прогуливался два раза – от салона до лифта и от лифта до картины в глубине салона: всего шестьдесят пять – шестьдесят шесть шагов. В три часа тридцать четыре минуты спускался по лестнице, садился в такси, ожидавшее его у подъезда гостиницы, и в три часа сорок минут входил в вестибюль конторы.
Но сегодня за десертом Ньюмен почувствовал подозрительное покалывание в затылке и встревожился. Он тут же сорвал салфетку с жилета, потребовал счет и в растерянности выбежал на улицу. Эти странные припадки нарушали его распорядок дня. Он шел быстрым шагом, стараясь вобрать в легкие побольше воздуха. В гостинице провел всего лишь минут пятнадцать. Бросил взгляд только на первую страницу газеты, не стал заводить часы. Тяжело дыша, вошел в приемную своей конторы, где белокурая секретарша, не ожидавшая его прихода, делала маникюр.