Не знаю, черт побери, как до их прихода зашел разговор о болезнях, но он поделился со мной, что у его матери больная печень. И моя старуха страдает из-за печени. Он спросил меня, чем ее лечат. Я посоветовал ему испробовать одно проверенное средство, которое прописал моей матери врач, и «у нее тотчас пройдут боли». Он закивал головой и записал название лекарства. Потом дружелюбно обратился ко мне: «Послушай, чтобы мы не теряли времени даром (дел и без тебя у нас достаточно), сознайся во всем и спасешь свою несчастную голову. Я разрешаю тебе спокойно подумать». И приказал отвести меня в камеру.
28 октября. Я опять стою перед лопоухим. Не знаю, купил он лекарство для своей матери или нет, но сегодня, по-моему, он особенно сдержан. В тот же самый кабинет привели Кацароса, его жену и еще двух подпольщиков, арестованных, как я слышал, в тот же вечер, когда и я. Прочли вслух показания маляра. (Он подробно описывал совершенно фантастический заговор со шпионами, бомбами, рациями; его руководителем и вдохновителем оказался я.) При каждом слове маляр утвердительно кивал головой. Я смотрел на него в упор, но он избегал моего взгляда. У его жены было непроницаемое лицо. Он украдкой поглядывал на нее, словно вымаливая каплю ласки и сочувствия. Я закричал: «Все это ложь, его заставили силой написать это, чтобы впутать нас!» Кацарос испуганно подскочил: «Меня не заставляли, я сам написал».
Потом произошло то, чего я никогда в жизни не забуду. С довоенных времен я жил на одном дворе с маляром я его женой и прекрасно знал, как он обожал, ее. Когда ой случалось заболеть, все соседи подшучивали над ним, потому что он бросал работу и не отходил от ее постели. А теперь чем холодней и сдержанней становилась его жена тем больше он терялся. Вдруг я услышал робкий шепот: «Мария!» Она не ответила. «Говори с ней, не стесняйся», – сказал лопоухий. Кацарос набрался духу, подошел и взял ее за руку. Мария вырвалась от него. Но он опять схватил ее за руку, наклонился и начал целовать. «Мария, сознайся, пожалуйста, во всем, иначе мы пропали». Она – ни слова. «Подумай, прошу тебя, о дочке!» Мария словно окаменела. Вдруг она повернулась и плюнула ему в лицо. У меня по спине пробежали мурашки. Кацарос сделал вид, что ничего не произошло. Только вытер щеку… «Забрать их», – приказал господин «Что надо». Потом обратился ко мне: «Теперь мы одни». Он закурил. В тот момент, когда их уводили, я успел заметить, как Мария, с глазами, полными слез, гордо отвернулась, чтобы муж не увидел ее лица».
У Катерины комок подступил к горлу. Она сидела, съежившись, на скамеечке, положив на колени прочитанные листки. Взяла в руки остальные и, чтобы не разрыдаться, продолжала читать шепотом.
«2 ноября. Мой город растянулся по всей левой стене камеры. Я записываю, сколько электроэнергии в сутки должен расходовать каждый строящийся квартал. Вычисления делаю на полу куском известки. Огрызок карандаша берегу для дневника. С тех пор как начался допрос, меня каждое утро водят опоражнивать парашу. Я умываюсь под краном. К сожалению, выбирают время, когда я не могу встретить никого из заключенных. Пока я умываюсь, караульный, лениво подпирая стенку, ждет меня. Иногда завязывается беседа. Так, сегодня утром зашел разговор о том, где лучше жить – в городе или в деревне, и, между прочим, он стал хвастать, что у него в деревне на молоке сливки в два пальца толщиной. Сейчас, вспоминая об этом, мне хочется улыбнуться: «Сливки в два пальца толщиной». Надо работать, хватит мечтать. Но я лежу на полу и долго чищу себе ногти.
3 ноября. Вот уже три дня, как меня не вызывают на допрос. По-видимому, господин «Что надо» разочаровался во мне. Но я очень обеспокоен: раз они продолжают держать меня в одиночке, значит, замышляют что-то недоброе. Меня беспрестанно осаждают всякие тревожные мысли. Никак не могу отвлечься; строю тысячи предположений о своей участи. Постоянно ловлю себя на том, что мне, страшно. Пытаюсь играть в шашки. Но я очень рассеян. Все время вижу перед собой Элени, свою мать, знакомые лица соседей. Они преследуют меня. Я чуть не плачу. Если бы выйти на волю, если бы выйти на волю и продолжать жизнь вблизи них! Я вскакиваю. Опять камера сужается, надвигается, душит меня!..