СОЦИАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ ИТАЛИИ
У женщины с длинными волосами с прокуренным голосом вопрос. «Как вам это место? – спрашивает она через переводчика. – Похоже на безобразное гетто или что-то, может быть, прекрасное?»
Вопрос был каверзный. Мы сидели в полуразвалившейся берлоге в одном из наименее живописных пригородов Рима. Стены этого приземистого здания покрывали граффити, под ногами хлюпала грязь, а вокруг возвышались недобрые громады социального жилья. Если бы хоть один из двадцати миллионов туристов, наводнявших Рим в прошлом году, свернул бы не туда и очутился здесь, он тут же залез бы в свой путеводитель и умчался в поисках хоть какого-нибудь сооружения со сводчатым потолком, фонтанами и фресками. Но тогда как останки одной из самых властных и централизованных империй в истории старательно охраняются в центре Рима, то именно здесь, на бедных городских окраинах, можно бросить взгляд на новую, живую политику.
Берлога, о которой идет речь, называется Корто Чиккуито, и это один из многих итальянских centri sociali. Социальные центры – это заброшенные здания – склады, фабрики, военные базы, школы, которые занимают скваттеры (самовольные жильцы) и превращают в культурные и политические «узлы», нарочито свободные и от рынка, и от государственного контроля. По некоторым оценкам, таких социальных центров в Италии насчитывается 150.
Самый крупный и старый из них, Леонкавалло в Милане, – практически самодостаточный город с несколькими ресторанами, садами, книжным магазином, кинотеатром, крытым залом для скейтбординга и клубом, столь вместительным, что там выступала гастролировавшая в городе рэп-группа Public Enemy. Это – ставшие редкостью богемные пространства в быстро наращивающем солидность мире, что подвигнуло французскую газету Le Monde назвать их «итальянской жемчужиной культуры».
Но социальные центры – нечто большее, чем место, куда можно пойти в субботу вечером. Они также эпицентр растущей политической воинственности в Италии. В них культура и политика легко смешиваются: дебаты об активных действиях превращаются в огромную уличную тусовку, а пирушка по соседству – в митинг о вовлечении работников индустрии «фаст-фуд» в профсоюзы.
В Италии эта культура развилась из нужды. Наблюдая политиков – как левых, так и правых, – погрязших в коррупционных скандалах, очень многие из итальянской молодежи вполне резонно заключили, что коррумпирует сама власть. Сеть социальных центров – это параллельная политическая сфера, которая не стремится захватить государственную власть, а предоставляет альтернативные государственным услуги – такие как детские сады и юридическое представительство беженцев, – одновременно выступая против государства посредством активных действий.
Например в тот вечер, когда я была в римском Корто Чик-куито, поданные на общем ужине лазанья и салат «капрезе» были встречены с особым энтузиазмом, потому что были приготовлены поваром, только что вышедшим из тюрьмы после ареста на антифашистской демонстации. А накануне в миланском центре «Леонкавалло» я наткнулась на нескольких членов Tute Blanche («Белые комбинезоны»), склонившихся над цифровыми картами Генуи в подготовке к назначенной на июль 2001 года встрече G8. Группа активных действий, чье название соответствует униформе, которую ее члены надевают на акции протеста, только что «объявила войну» встрече в Генуе.
Но такие декларации – не самое шокирующее из происходящего в социальных центрах. Гораздо неожиданнее то, что эти антиавторитаристские воители, по определению отвергающие партийную политику, начали баллотироваться на выборах – и побеждать. В Венеции, Риме и Милане среди членов муниципальных собраний есть сейчас видные активисты социальных центров, в том числе лидеры Tute Blanche.
Поскольку у власти находится правая Forza Italia Сильвио Берлускони, им надо защищаться от тех, кто хотел бы закрыть их центры. Но Беппе Качча, член Tute Blanche и муниципального собрания Венеции, говорит, что переход к муниципальной политике есть также и естественная эволюция теории социального центра. Национальное государство в кризисе, аргументирует он, оно ослаблено перед лицом глобальных сил и коррумпировано перед лицом корпоративных. Одновременно в Италии, как и в других индустриальных странах, сильные региональные настроения в направлении большей децентрализации узурпированы правым крылом. Качча предлагает стратегию двузубца: противостоять неподотчетным, непредставительным властям глобального уровня (например на встречах G8) и одновременно перестраивать политику в более подотчетную и активную – с участием масс – на местах (где социальный центр встречается с муниципальным собранием).
Что возвращает меня к вопросу, заданному мне в пригороде мумифицированного имперского Рима. Хотя с ходу ответить трудно, но все же социальные центры – не гетто. Они – окна, не только в другой, отдельный от государства способ жить, но и в новую политику участия. И, да, они что-то, может быть, прекрасное.
ОГРАНИЧЕННОСТЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ
Я никогда не вступала ни в какую партию, ни разу не была на политическом съезде. На последних выборах, когда меня за волосы приволокли к урне, меня свалила боль в животе, даже более острая, чем у моих друзей, которые просто сжевали свои бюллетени. Так почему же я вдруг обнаруживаю, что соглашаюсь с тем, что нам нужен новый политический альянс, объединяющий канадские прогрессивные силы, даже новая партия?
Подобные вопросы обсуждаются во всех странах, где левые партии бессильно барахтаются, но активизм идет в гору – от Аргентины до Италии. Канада не исключение. Ясно одно: левая, как она составлена сегодня – ослабевшая и неэффективная Новая демократическая партия (NDP)[34], и нескончаемая череда уличных протестов, – это средство драться, как сумасшедшие, чтобы все было не так плохо, как было бы без того. Но все равно весьма плохо.
Последние четыре года стали свидетелями волны политической активности и воинственного протеста. Студенты блокируют торговые совещания, где политики торгуют будущим. В селениях первых народов, от острова Ванкувер до Бернт-Черч в провинции Нью-Брансуик, растет число требующих для себя права контроля над лесами и рыбным промыслом; людям надоело ждать, когда Оттава выдаст разрешение, уже продиктованное судами. Коалиция Онтарио по борьбе с нищетой занимает в Торонто здания и требует для бездомных жилья – это является правом всех канадцев.
Нет недостатка в организационных процессах, радикальных и базирующихся на принципах, но чтобы превратить все это в координированную политическую силу, одного расширенного «охвата» со стороны все тех же игроков мало. Надо начать с чистого листа, систематически выявлять свой потенциальный электорат – тех, кто более всех страдает при нынешней экономической модели и уже самым решительным образом организуется против нее, – и с этой базы строить политическую платформу.
Я подозреваю, что такое видение будет не очень похоже на нынешнюю платформу NDP. Прислушайтесь к наиболее отверженным – экономически и социально – канадцам, и вы услышите нечто напрочь отсутствующее в левом крыле большой политики: глубокое недоверие к государству. Это недоверие основывается на живом опыте – придирки полиции к инакомыслящим и иммигрантам, кошмарные офисы социального обеспечения, неэффективные программы профессиональной подготовки, политическая продажность и коррупция, возмутительное разбазаривание природных ресурсов.
Проанализировав недовольство, направленное по всей стране против федерального правительства, NDP ответила лишь планом действий, направленным на совершенствование центрального управления. В ее представлении нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить с помощью более сильной вертикали власти. Своим вечным нежеланием замечать потребность в местном контроле и заслуженный скептицизм в отношении централизованной власти NDP целиком уступила антиоттавские избирательные голоса правому крылу. Ведь теперь одна только жестко правая партия Канадский альянс предоставляет избирателям вне Квебека возможность «подать Оттаве сигнал» – пусть даже это будет всего лишь требование компенсации за низкопробную демократию в форме снижения налогов.