Уложив Габдуллу и подоткнув по бокам одеяло, она садится с краю и рассказывает ему сказки. Все о царевичах, пригожих и отважных, — вот уж истинно сказки! — и дыхание сестры становится прерывистым, словно бежит она навстречу своему принцу…
Утром, он только проснулся, сестра тормошит его и смеется. Он ловит ноздрями теплый, родной, материн запах, лицо сестры румяно со сна, припухло, он трогает ладошками эта припухлые теплые щеки, а лицом ловит падающие сверху волосы. Глаза — им тоже надо ухватить что-то родное, материно, вот хотя бы — припухлую тоже — мочку уха. Дядя Галиаскар обещал ей новые сережки. А может быть, Габдрахман, дядин приказчик… Он хочет жениться на его сестре.
Старшие в доме, даже старуха горничная, даже дворник, смотрят на нее особенным взглядом, каждое даже мимолетное слово звучит вроде со значением. И все это ласково, ласково, но что-то в этой ласковости такое, что наводит на него грусть, пока наконец он не догадывается: да ведь это ласковое прощание с нею!
Мальчика томит ощущение горькой неизбежности, и однажды он решается спросить. Но спрашивает не прямо, смущенно обинаясь:
— Газиза, а ты своих детей тоже будешь любить… очень, очень?
— Да! — не задумываясь отвечает сестра, не понимая пока еще смысла его интереса. — Я буду очень любить… вот как тебя! — И стискивает так, что ему трудно дышать.
— А его?
— Кого это — его?
— Ну, приказчика.
— Ах!.. Не говори так, Апуш. И потом, учти, маленьким нельзя задавать так много вопросов.
— Я не буду, — соглашается мальчик. — Я буду просто думать. Думать никому не запрещается, — с вызовом заканчивает он.
Сестра не отвечает. Лицо у нее задумчивое, грустное и ждущее — может быть, его утешений. Но ему не хочется утешать ее. Его любовь к сестре хочет видеть ее печальной, пусть даже несчастной, ибо никто другой со своей любовью не сможет ее пожалеть так, как он.
…Пальто такое легкое, а не мерзнешь — пальто на меху, заячья шапка, шарф. И валенки белые, плохо еще гнутся, новые. Такие валенки он видел на исправнике, который приезжал как-то в Кырлай. А шарф в деревне повязывал только азанчи[8] Галей, чтобы не простудить горло. Как же он будет звать к молитве, если горло больное?
Мальчик стоит посреди двора. Белые сугробы подпирают до половины высокий забор, на котором сидят крикливые сороки. Дворовая собачонка бочком скачет вокруг мальчика, заливаясь глупым радостным лаем.
С улицы слышно резвое скрипение санных полозьев, храп лошадей, крики мальчишек. Нет, ему не хочется на улицу. Мальчишки бывают жестоки к незнакомым ребятам. Он их не боится, не страшно, если натолкают за шиворот снегу, если даже ударят. Но стыдно, что он слабее своих сверстников. Пусть! Зато никому из них не сказать проповедь, какую скажет он перед людьми, когда вырастет и станет муллой.
Вот открывается калитка, тетя Газиза везет за собой санки, легкие, с крашеными планками, с гладкой, тонко витой веревочкой.
— Апуш, дядя купил тебе саночки.
— Спасибо.
Кататься с горы он любил. Его приемный отец делал замечательную катушку-ледянку. Была у них такая плетушка из тала, чуть больше ручного сита, летом она стояла в углу, служа гнездом для наседки. Отец обмазывал бока плетушки теплым коровьим навозом, навоз застывал, а он еще водой польет, раз да еще. Славно же катилась ледянка с горы! Округлое дно ее было выпуклым с одной стороны, как бочок у чечевицы, — катишься, а ледянка вертится, и ты вместе с нею. Однажды ледянка выскользнула из-под него и — в прорубь. Едва сам не угодил туда же.
Приехал пообедать дядя и застал его стоящим над санками.
— Ну как, нравится подарок?
— Спасибо.
— Чего же не катаешься? Ступай на горку. Небось в деревне катался? Или у тебя не было санок?
— Были, — ответил он. — Такая… ледянка.
— А-а! — засмеялся Галиаскар. — Обмазывали коровьим навозом! И — вж-ж-жих под гору, да? Может быть, ты боишься мальчишек?
— Не боюсь. — Он начинал мерзнуть, губы у него дрожали.
Галиаскар пошутил:
— Вот отдам твои санки дворнику!
— На, отдай, — сказал мальчик.
Оставив санки во дворе, он вышел на улицу. Там рекруты гуляли. Ехали пары, тройки с бубенцами, в санях сидели парни в праздничных шубах нараспашку, лица красные от мороза и хмеля. Орали: