— Ты слышишь Его зов. Все, кто предназначен для этого, слышат. В течение многих лет мои дети мечтали об этом. Они понимают, что, когда один из них в конце концов будет избран, их судьба поможет обеспечить милосердие всему человечеству.
— Чушь собачья, — прошипел Леон, но Кент был невозмутим.
— Бог проснется, помогаем мы ему или нет. И когда это произойдет, когда Он вернет себе власть над Землей, Он будет знать, что мы, люди, выполняем свои обещания. Что мы хорошие слуги. Что мы достойны милосердия.
— Спроси любого Архидемона, каково было жить в мире, которым правили Древние Боги, — огрызнулся Леон. — Каждый из них скажет тебе, что они не существа, способные на милосердие.
— Демон лжет. Как типично.
Наконец, медленно, Кент опустил пистолет. — Ты не пойдешь к Глубинному сегодня, Рэйлинн. Но скоро. Скоро ты это сделаешь, и я прошу только, чтобы ты обдумала мои слова: твоя жертва обеспечивает милосердие всем людям. Мир меняется. Великое пробуждение вот-вот произойдет. И будет боль, и кровопролитие, но в конце концов… наступит мир. Мир благодаря твоей жертве. Так что, когда ты придешь умирать, мисс Рэйлинн, знай, что ты была создана для этого.
Пистолет был опущен, и, не говоря больше ни слова, Леон схватил меня и вытолкнул за дверь.
36 Рэй
Мы нашли запасной выход, стеклянную дверь, которая вела на террасу. Леон осторожно спустил меня с борта, прежде чем спрыгнуть сам. Затем он потащил меня, задыхающуюся, в темноту, к деревьям, которые густо росли вокруг дома, моя грудь болела от паники и холодного воздуха, пока, наконец, мне не пришлось умолять его остановиться.
— Мы должны действовать быстро, — настаивал он, расхаживая взад-вперед, пока я сгибалась пополам, стоя на коленях на земле, неуверенная, то ли меня вот-вот вырвет, то ли я потеряю сознание, то ли все вместе.
— Тебе нужно убираться из Абелаума, Рэйлинн. Туда, где он не будет искать, где они не смогут тебя найти.
Все еще расхаживая, сжимая и разжимая кулаки, яростно стискивая зубы, он пробормотал:
— Он думает, что может забрать тебя у меня. Я скорее оторву ему руки, чем позволю ему…
— Леон…
Я покачнулась, поднимаясь на ноги, паника все еще так сильно сжимала мое сердце, что оно болело.
— Не оставляй меня снова… пожалуйста… пожалуйста, не надо… я… я не выдержу…
— Я никуда не уйду.
Он схватил меня, наполовину нежно, наполовину злобно — как будто мог заставить поверить в то, что говорил, чем крепче он сжимал мои руки. Белки его глаз потемнели, золото в них стало пламенем в ночном небе, и даже вены на его предплечьях теперь почернели.
— Ничто не отнимет тебя у меня. Ничто.
— Но… но, душа моя, ты сказал… ты сказал…
Он прижал ладонь к моему рту.
— Тсс, тсс, прекрати. Прекрати.
Его рука дрожала. Его когти впивались мне в щеку маленькими уколами боли.
— Даже не смей, черт возьми, сомневаться в том, что твоя душа принадлежит мне. Я не позволю тебе уйти. Я ничему не позволю, — он обнял меня так сильно, так крепко, что я едва могла дышать, его жар волнами накатывал на меня. — Ничему не позволю отнять тебя у меня. Я разорву Рай, Ад и эту чертову Землю на части, прежде чем позволю им украсть тебя у меня.
Он и раньше заявлял, что я принадлежу ему, но всегда с оговоркой, что моя душа была обязательным условием. Сейчас? Как будто сама мысль о том, что меня могут похитить, была противна, оскорбительна. Возможно, это должно было напугать и меня, но боль в моей груди утихла, хотя сердце все еще колотилось. В течение нескольких секунд единственным звуком между нами было наше дыхание: тяжелое, прерывистое.
Никакого кислорода в мире не хватало, когда этот страх, эта тоска, это неизбежное желание хотели украсть каждый вдох из моих легких.
Леон медленно раскрыл мой рот, но все еще сжимал мои щеки пальцами. Он высоко держал голову, стиснув зубы.
— Ничто не отнимет тебя у меня, малышка. Ни человек, ни Бог. Я убью их всех.
Щелчок.
Я чуть не получила травму от того, как быстро он отдернул меня назад, его тело оказалось между мной и тем, что только что сделало шаг в темноте. Впервые я заметила, насколько тихие деревья. Какими угнетающе пустыми они казались. Ни сверчков, ни шороха маленьких созданий, пробирающихся сквозь подлесок. Даже ветер стих.
Но был запах. Как в сыром подвале. Как плесень.
Примерно в сотне ярдов от них среди деревьев стояла фигура — высокая, худощавая, бледная как кость. На первый взгляд я могла бы подумать, что это ствол сломанной осины. Но еще секунда — и я увидела белые рога на его голове, усики водорослей, цепляющиеся за их зубцы, длинные узловатые конечности, копыта на его слишком длинных, загнутых назад ногах.