— Все в порядке? — спросила она, бросая сумочку на ближайший стул.
— М-м-м… — отозвался Роберт, только сейчас заметив, что держит историю вверх ногами. — Он и не пискнул ни разу.
Когда по больнице разнесся слух о том, что Фогерти потерял сознание во время операции по пересадке клапана аорты, Николас немедленно отменил вечерний обход и поднялся в кабинет шефа. Алистер сидел в своем кресле, положив ноги на радиатор отопления. Он смотрел в окно, выходящее на кирпичные стены больничного крематория, и рассеянно обрывал колючие листья многострадальной клеомы.
— Я вот думаю о Гаваях, — заговорил он, не утруждая себя приветствием и не оборачиваясь. — Хотя, возможно, Новая Зеландия будет поинтереснее. Если только я перенесу этот перелет. — Он оттолкнулся от радиатора, и вместительное кожаное кресло сделало пол-оборота вокруг своей оси. — Скорее позвоните школьным учителям английского языка. Я хочу предложить им новое определение слова «ирония». Ирония — это когда ты попадаешь в аварию, застегивая ремень безопасности. Или когда кардиохирург обнаруживает, что нуждается в четверном шунтировании.
Николас плюхнулся на стул перед столом шефа.
— Что ты сказал? — пробормотал он.
Алистер улыбнулся, и Николас внезапно понял, что перед ним сидит старик. Он совершенно не знал Алистера вне контекста больницы. Он не знал, играет ли он в гольф, разбавляет ли виски или пьет его неразбавленным. Он не знал, плакал ли он на выпускном вечере сына или свадьбе дочери. Да и вообще, спрашивал он себя, существуют ли люди, хорошо знающие Алистера Фогерти? И если уж на то пошло, существуют ли люди, хорошо знающие его, Николаса?
— Дейв Голдман провел обследование, — сообщил ему Фогерти. — Я хочу, чтобы операцию делал ты.
Николас нервно сглотнул.
— Я…
Фогерти поднял руку.
— Прежде чем ты начнешь самоуничижительную речь, Николас, имей в виду, что я предпочел бы сделать ее сам. Но поскольку это невозможно, а кроме тебя я во всей этой организации больше никому не доверяю, то решил попросить тебя вставить меня в свое перегруженное расписание операций.
— Понедельник, — быстро ответил Николас. — Раннее утро.
Фогерти вздохнул и откинул голову на спинку кресла.
— И это очень правильно. Я видел, как ты работаешь днем. Очень вяло. — Он провел большими пальцами по подлокотникам кресла, отполированным этой привычкой до блеска. — Тебе предстоит взять на себя как можно больше моих пациентов. Мне придется пойти в отпуск.
Николас встал.
— Можешь считать, что это уже сделано.
Алистер Фогерти снова развернулся к окну и уставился на дым из трубы напротив.
— Сделано, — прошептал он.
Астрид и Роберт Прескотт сидели на полу столовой под великолепным столом из вишневого дерева, за которым одновременно могло расположиться двадцать человек. Максу, похоже, тут очень нравилось. Для него это было своего рода естественной пещерой, заслуживающей исследования. На полу у его пухлых ножек лежали фотографии восемь на десять. Все снимки были закатаны в ламинат, чтобы его слюна не испортила их глянцевую поверхность.
— Макс, — сказала Астрид, показывая на улыбающуюся рожицу внука.
Макс обернулся на ее голос.
— Айи-и, — протянул он, пуская пузыри.
— Почти получилось, — прокомментировала Астрид, похлопав малыша по плечу, и показала ему фотографию Николаса. — Папа, папа.
Роберт Прескотт резко выпрямился и ударился головой о крышку стола.
— Черт! — вырвалось у него, и Астрид ткнула его локтем в бок.
— Следи за тем, что говоришь, — резко заметила она. — Я не хочу, чтобы это стало его первым словом.
Она подняла портрет Пейдж. Тот самый, который вызвал возмущение Николаса в день, когда он впервые оставил Макса у родителей.
— Это твоя мамочка, — сказала она, проводя кончиками пальцев по изящным чертам Пейдж. — Мамочка.
— Ма, — сказал Макс.
Открыв от удивления рот, Астрид обернулась к Роберту.
— Ты это слышал? Он сказал «ма»!
— Возможно, это была отрыжка, — кивнул Роберт.
Астрид сгребла малыша в охапку и поцеловала складки его шеи.
— Ты, моя любовь, настоящий гений! Не слушай своего деда. Он давно уже выжил из ума.
— Если Николас узнает, что ты показываешь ему фотографию Пейдж, он закатит скандал, — напомнил ей Роберт.
Он вылез из-под стола и стоял, с трудом выпрямив спину и потирая поясницу.
— Я для этого слишком стар, черт побери, — вздохнул он. — Николасу надо было родить Макса лет десять назад, когда я еще был способен получать удовольствие от подобных занятий. — Он взял Макса из рук жены, давая ей возможность тоже подняться на ноги. — Макс не твой ребенок, Астрид, — напомнил он ей. — Вначале надо получить согласие Николаса.