После рабочего дня в «Мерси» я спешила приготовить ужин Николасу, после чего у меня не оставалось ни сил ни времени на изучение потолков рококо и Дж. Альфреда Пруфрока. И еще я до смерти боялась своих преподавателей. Они говорили так быстро, что с таким же успехом могли читать лекции на шведском языке.
Мои одногруппники относились к учебе несерьезно. Почти все они уже что-то закончили. Их будущее никак не зависело от академических успехов. Что касается меня, то я осознала, что такими темпами смогу окончить колледж не раньше, чем через девять лет. Я не стала рассказывать об этом Николасу, но я получила F за единственную письменную работу, которую осилила за все время учебы. Сейчас я уже не помню, чему была посвящена работа — архитектуре или литературе, зато я запомнила комментарий преподавателя. «Где-то в этой мусорной куче есть интересные идеи, — написал он. — Вам необходимо научиться их выражать, госпожа Прескотт. Найдите свой собственный голос». Найдите свой собственный голос…
Я придумала какой-то предлог и бросила колледж. Чтобы наказать себя за провал, я нашла вторую работу. Как будто, работая вдвое больше, я могла забыть о том, что совсем не о такой жизни мечтала в детстве!
Зато у меня был Николас, и это было важнее всех ученых степеней и художественных колледжей вместе взятых. За семь лет я почти не изменилась, и, кроме себя, мне некого было в этом винить. А вот Николас стал совершенно другим. Я взглянула на мужа и попыталась представить его таким, каким он был тогда, семь лет назад. Его волосы были гуще, и в них еще не пробивалась седина, и складки у рта не были такими глубокими. Но самые большие изменения произошли с глазами. В них залегли тени. Однажды Николас признался мне, что, когда у него умирает пациент, с ним уходит и маленькая частичка его самого. Еще он сказал, что с этим необходимо что-то делать, иначе к пенсии от него совсем ничего не останется.
Масс-Дженерал всегда организовывала Хэллоуин на Копли-Плаза, но в последние годы карнавальные костюмы сменила обычная одежда. А я готова была отдать все, что угодно, за возможность спрятаться за маской. Когда-то, когда Николас еще учился в медицинской школе, нас пригласили на костюмированную вечеринку. Мне хотелось быть Антонием и Клеопатрой или Золушкой и Прекрасным принцем.
— Никаких колготок, — отрезал Николас. — Они меня задушат.
В результате мы отправились на вечеринку в костюме бельевой веревки. Каждый из нас был одет в коричневую рубашку и брюки, а наши шеи соединял шнур, на котором болтались трусы, чулки и лифчики. Я была в восторге от нашего костюма. Мы были в самом прямом смысле слова связаны. Куда бы ни шел Николас, я шла за ним.
По дороге в Бостон Николас устроил мне экзамен.
— Жена Дэвида Голдмана, — говорил он, а я отвечала:
— Арлен.
— А Фрица ван дер Хоффа?
— Бриджет.
— Алана Мастерса? — не унимался Николас.
— Алан Мастерс развелся еще в прошлом году.
Мы миновали Масс Пайк и остановились на углу Дартмута. Вокруг нас танцевала и сияла огнями Хэллоуина Копли-Сквер. Рядом с нашей машиной стояли Чарли Чаплин и цыганка. Как только мы притормозили, они протянули к нам руки, но Николас покачал головой. Тут же раздался громкий стук в окно, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности. В нескольких дюймах от себя я увидела высокого мужчину в бриджах и жилете. Его шея оканчивалась окровавленным обрубком, а румяный овал лица выглядывал у него из-под правой подмышки.
— Прошу прощения, — раздался его голос, и мне показалось, что лицо улыбается. — Я, похоже, потерял голову.
Я, застыв, смотрела на него, а Николас вдавил педаль газа, и машина рванула с места.
В бальной зале отеля Копли-Плаза собралось более трехсот человек, но Николас отчетливо выделялся даже на этом сногсшибательном фоне. Он был значительно моложе большинства гостей и привлекал к себе внимание уже тем, что продвинулся так далеко и так быстро. Все знали, что Фогерти лично занимается его карьерой и что он считает его единственным хирургом отделения, достойным заниматься трансплантологией. Как только перед нами распахнулись большие двойные двери, к нам тут же подошли человек семь, не меньше. Все они хотели поговорить с Николасом. Я стиснула его руку так сильно, что побелели пальцы.
— Не оставляй меня, — прошептала я, отлично зная, что Николас не станет обещать мне того, чего не сможет выполнить.
Вокруг меня звучали слова на знакомом мне иностранном языке: инфекционный эндокардит, инфаркт миокарда, ангиопластика. Я наблюдала за Николасом, который был полностью в своей стихии. Мне страстно хотелось нарисовать этого высокого, купающегося во всеобщем признании мужчину, моего мужа. Но во время переезда я куда-то упаковала свои рисовальные принадлежности и до сих пор не нашла. Я не рисовала уже больше года. У меня просто не было на это времени. По утрам я работала в «Мерси», а после обеда в офисе доктора Тэйер. Я попыталась найти работу в торговле или менеджменте, но не выдержала конкуренции с претендентами, имеющими высшее образование, которых в Кембридже было хоть пруд пруди. Мне же было нечем похвастать. Разве что Николасом. Благодаря ему передо мной распахивались все двери, хотя, если бы не я, ему не в чем было бы в эти двери входить.