Я проводила пальцами по гладким надгробиям и пыталась представить себе мамино лицо. Наконец я увидела совершенно ровную могильную плиту и легла на нее, прижав руки к жизни в моем животе и глядя в ледяное небо. Я лежала на земле, под дождем, пока холод не пробрал меня до костей.
Больше всего на свете мама ненавидела открывать холодильник и видеть пустой кувшин для сока. В этом всегда был повинен отец. Я была слишком маленькая и не могла сама себе налить сока. Не то чтобы он делал это преднамеренно. Обычно его голова была забита другими вещами, и поскольку это не относилось к числу его приоритетов, то он никогда не проверял, сколько лимонада осталось в кувшине. Он просто совал его обратно в холодильник и захлопывал дверцу. Как минимум три раза в неделю я заставала маму возле открытого холодильника. Она размахивала голубым кувшином и кричала:
— Неужели так трудно развести банку концентрированного сока и засунуть ее в холодильник? Что мне теперь делать с этими остатками?
Пустяковую оплошность она раздувала до масштабов крупного скандала. Если бы я была постарше, то за этими симптомами я бы заподозрила гораздо более серьезную болезнь. Но мне было всего пять лет, и я все принимала за чистую монету. Она решительно направлялась в мастерскую, чтобы предстать перед отцом и, тряся у него перед носом кувшином и не обращаясь ни к кому из присутствующих, поинтересоваться, что она такое сделала, чтобы заслужить такую жизнь.
В тот год, когда мне исполнилось пять лет, я впервые узнала о существовании такого праздника, как День матери. Разумеется, я и до этого клеила какие-то открытки, и, вне всякого сомнения, подарок маме преподносился и от моего имени тоже. Но в этот год мне захотелось подарить ей что-то, что шло бы от самого сердца. Отец предложил нарисовать картинку или приготовить сливочную помадку, но все это было не то. Все это вызвало бы у мамы улыбку, но даже в пять лет я понимала, что ей необходимо что-то такое, что могло бы хоть немного смягчить ее боль.
Я также знала, что у меня в рукаве имеется козырный туз — папа, который способен сделать все, что бы я ни придумала. Однажды я уселась на старой кушетке у него в мастерской, подтянув колени к самому подбородку, и заявила:
— Папа, мне нужна твоя помощь.
Отец был занят приклеиванием резиновых лопастей к шестеренке для хитроумного изобретения, которое должно было отмерять корм для цыплят. Он сразу же оставил свое занятие и с самым серьезным видом обернулся ко мне. Я объясняла ему свой замысел, а он медленно кивал. Ему предстояло изобрести устройство, которое подавало бы сигнал о том, что в кувшине осталось совсем мало лимонада.
Отец наклонился вперед и взял меня за руки.
— Ты уверена, что это именно то, что нужно маме? — переспросил он. — Быть может, лучше купить какой-нибудь красивый свитер или духи?
Я покачала головой.
— Я думаю, ей нужно что-то такое… — Я замолчала, пытаясь подобрать правильные слова. — Ей нужно что-то такое, от чего ей станет легче.
Отец смотрел на меня так пристально, что мне показалось, будто он ждет, чтобы я что-то добавила. Но потом он крепко сжал мои руки и наклонился еще ближе. Наши лбы соприкоснулись. От него приятно пахло жвачкой «Ригли».
— Значит, ты тоже это заметила, — сказал он.
Он сел на кушетку и усадил меня к себе на колени. Он улыбнулся так заразительно, что я почувствовала, что невольно начинаю подпрыгивать.
— Это должен быть сенсор с каким-нибудь громким сигналом, — предложил он.
— Да, папа, да, — с энтузиазмом согласилась я. — Этот сигнал должен звенеть и звенеть. И он не позволит тебе просто сунуть кувшин в холодильник и уйти.
Отец рассмеялся.
— Впервые в жизни мне предстоит изобрести нечто, что только добавит мне работы. — Он обхватил мое лицо ладонями. — Но оно того стоит. Да, еще и как стоит!
Целых две недели каждый вечер мы с папой работали над этим изобретением. Сразу после ужина мы мчались в мастерскую и испытывали всевозможные гудки, свистки и электронные сенсоры и микрочипы, реагирующие на различную степень погружения в жидкость. Время от времени мама стучала в дверь подвала.
— Что вы там делаете? — вопрошала она. — Мне тут скучно одной.
— Мы делаем чудовище Франкенштейна! — кричала я в ответ, старательно выговаривая длинное странное слово, которому меня научил папа.
Отец тут же начинал грохотать молотками и греметь гаечными ключами. Одним словом, поднимал ужасный шум.
— Тут невообразимый беспорядок, Мэй! — вопил он, с трудом сдерживая смех. — Мозги и кишки, и кровь. Лучше тебе этого не видеть.