— Маловероятно. В тот порошок входили безобидные ингридиенты. К тому же, насколько знаю, Кирхард всегда делал лекарства сам, даже сироп от кашля. Он очень следил за качеством, Гийом максимум подавал ему составляющие.
— Но ведь у девушки была не натуральная смерть, — я быстро поправилась, — не естественная? Отравление неизвестным ядом не вызвало подозрений?
— Дорогуша, это вопрос уже не к докторам и аптекарям, — заметил Арендт. — Тот инцидент произошёл летом. Сама понимаешь, в жару невозможно долго хранить трупы. Наверное, решили не вдаваться в исследование вещества, вызвавшего необратимый эффект, а сосредоточиться на других аспектах расследования. Впрочем, могу только предположить, я не в курсе, как всё происходило на самом деле. Уж не хочешь ли ты и в полицию обратиться?
Я отрицательно покачала головой. На том наш разговор и закончился.
На улице усилилась снежная буря и лошади увязали в нечищеной дороге, поэтому повозка нескоро добралась до санаториума. Зайдя внутрь, мы уже хотели пойти с доктором в разные стороны — Арендт по своим делам, я к родителям, — как он заметил некое движение в конце коридора. Доктор жестом велел идти за ним.
Прежде я никогда не бывала в этой части здания. Когда мы вошли в последнюю комнату, то здесь обнаружилось жилище Гийома.
Каморка представляла собой самый аскетичный вид жилья, который я когда-либо видела. В помещении не было окон, свет поступал только из проёма. На голых стенах проступали следы затоплений, мебель отсутствовала напрочь, на полу лежала тонкая подстилка из ветоши. Рядом с ней на обрывке газеты валялся огрызок яблока. Больше в этой комнате не находилось ничего.
Сам же её хозяин, встрепенувшись с лежанки, привстал — весь скрюченный, не смевший поднять на нас глаз. В моём ботаническом мире он олицетворял даже не дерево или кустарник, а уже отжившую, медленно гниющую древесину.
— Эй, — громко обратился к нему доктор, — ты помнишь много лет назад в городе жила девушка по имени Изабелла Конрой?
Инвалид не шелохнулся, словно и не слышал его. Тогда мужчина повторил вопрос. Гийом только замахал на него руками и двинулся в противоположный конец комнаты. Арендт непонимающе посмотрел и произнёс:
— Ты мог её видеть, когда она приходила в вашу аптеку за лекарствами. Вообще, слышишь меня? Её звали Изабелла Конрой.
Затем, чтоб уж наверняка, произнёс это имя по слогам. Но тщетно. Горбун забился в угол, отвернулся и не шевелился.
— С каждым годом с ним всё труднее общаться, болезнь прогрессирует, — вздохнул доктор, беря меня за талию и выводя из комнаты. — С другой стороны, я и не особо надеялся, что он что-то помнит.
Арендт отправился к Флоре Делл, а я — в комнату родителей. Я застала их за тем, что Розамунда сидела у окна, шила новое концертное платье и напевала себе под нос, Марк же читал книгу. Отец делал это нечасто, поэтому увиденное меня удивило. Подойдя поближе, я заметила, что она была о лошадях.
— Какие новости у вас тут? — спросила я, громко плюхнувшись на табуретку и расстёгивая пуговицы верхней одежды. — Во сколько сегодня репетиция?
— А, ты не знаешь, — откликнулась мама, не прерывая своего основного занятия. — Октавиус отменил всё. Пока будем работать со старым материалом.
— Как так? — поразилась я. — Ведь ещё вчера он настаивал…
Розамунда лишь пожала плечами. Я перевела взгляд на Марка — тот считал, что его участие в разговоре не требуется.
— И уезжаем по-прежнему послезавтра? Или нет?
— Послезавтра утром, — подтвердила моя приёмная мать. — А пока предоставлены сами себе. Но делать нам в этой глуши нечего. Жаль, что именно сейчас труппа не в столице.
Да, окажись в Столичном городе, мы могли бы, например, посетить представление другого театра (в том числе и для разведки, чем в данный момент живут конкуренты), навестить родственников, я бы с дядей Октавиусом ходила бы по деловым встречам, начиная от театральных администраторов до журналистов, пишущих о нашем ремесле. Мне нравилось общаться с людьми, к тому же я была незаменимой помощницей дедушки.
Ноги сами привели меня к нему. Постучавшись и получив разрешение, я вошла в комнату дяди Октавиуса. Он сидел на полу, разложив различные ноты и что-то сверял между ними.
— Родители сказали, ты отменил репетиции новых произведений. Почему? — спросила я.
— Ах, — дядя отмахнулся, словно от роя диких пчёл, — вы меня окончательно извели. Сейчас у них нет настроения что-либо учить, понимаешь ли. Такие изнеженные натуры! Но всё, это вам моя последняя поблажка. Дальше едем в Горный город, так что оставляйте капризы здесь. Скоро начнём работать по полной программе.