— Ах, насчет твоих опытов… Ну звонили. И Ташкин говорил — только что? Думаешь, каждый приказ надо выполнять?
— То есть как?! Вам же обком приказал!
— Обком… У обкома слишком много забот, а мы, которые отвечаем, должны шурупить, что к чему, какое дело главное — для нас! Если всех будем слушать, то знаешь, как в той поговорке: всем кивать, не успеешь шляпу сымать.
— Как же так, батя? Обнадежил, я поверил, а что получается?
— Ничего не попишешь, у нас производство, как говорится, в первую голову. Опыты подождут, а вот людям ждать никак нельзя — трижды в день брюхо требует.
— Снова заладил! Какой ты!
— Какой? Ты меня не зли, Николай, а то вообще никаких разговоров! Понял?
— Ну и что прикажешь? Сворачиваться и — в город?
— Не горячись, говорю, подожди малость. Дай с птичником разобраться.
— Ну и сколько ждать?
— Не знаю, недельку-другую.
— Ого! Да ты что?! Нет, так не пойдет! В обком буду обращаться.
— А хоть в ЦК! С меня не за твои опыты спросят, а за хлеб, за мясо, за молоко, за птицу. И что я отвечу? Извините, сын опыты ставил, у него наука, физика! Мне, знаешь, такую физику пропишут — будешь только почесываться. И правильно сделают! Нынче не те времена. Это раньше на деревню смотрели как на третий сорт, а жизнь заставила переменить стекла. Нынче, кажись, поняли — если только брать и ничего не давать, так и брать не с кого будет. А то привыкли — все дай да дай! И у тебя такое настроение. Обидно, сын! Уж ты-то мог бы понять отца родного!
— Ишь как поворачиваешь… А если бы не сын родной, а чужой человек у тебя просил? Дал бы энергию?
— Сын не сын — без разницы. Я про дело толкую, что для колхоза важнее! Хочешь, чтоб я был хорошим отцом и плохим председателем? А мне с людьми жить, в глаза им глядеть, работу спрашивать. Так что не обессудь, не могу, Коля, ублажать тебя за счет колхоза. Не могу! Народ и так едва шевелится, по норам тянут, а если еще и я буду так же, куда уж дальше?!
— А ты что, батя, действительно веришь, что можно наладить хозяйство?
— Насчет «верю» ты с попом-батюшкой еще потолкуй, а у меня другое слово в ходу: знаю, можно наладить, знаю!
— А как же с норной болезнью? Все по норам тянут, сам говорил…
— Тянут, верно. Пока! Пока нет уверенности, что колхоз обеспечит. А как только уверенность будет, перестанут тащить. Это — с гарантией! У других так, и у нас так же будет. Общественные закрома это тебе не личные норки. Да и на виду тут все живут, у кого норы переполнены, сразу бросается в глаза. Совесть-то у народа еще не вся пропита, есть еще совесть, могут отличить, каким путем нажито добро — честно или нет.
— Общая нора вместо личных нор… Ты к честности призываешь, ну так честно тебе скажу. Ты своей идеей всеобщей сытости отгородился от всех других не менее важных дел. И в конце концов воспитаешь таких куркулей- общественников, которым плевать будет на весь остальной мир! Зароются в свои коллективные поля и — не трожь! Дай им их центнеры, пуды, проценты, а что там за пределами происходит, их не касается. Такое уже было, испробовано — и в Югославии, и у нас кое-где.
— Ну-ка, ну-ка, разберемся по порядку. Во-первых, насчет сытости. Это что же, по-твоему, сытость вредна для народа? По-твоему, чем голоднее, тем лучше?
— Не совсем так, но в принципе сытый человек — не работник, это закон.
— Да посмотри, что у нас в магазинах! Соль, спички, водка! О какой сытости говоришь?
— Но не вечно же так будет! И потом, одно дело — в магазинах и другое — дома. Никто же не пухнет от голода.
— Не пухнут, но и не обжираются. Масло, мясо, молоко — по талонам! Это в наших-то богатейших краях, которые считались житницей Сибири! Заграничный хлеб жуем — позор!
— А кто в этом виноват?
— Кто? Дед Пихто! Командиров многовато, а слово «хозяин» ругательным сделали. Пятнадцать лет после кукурузы одними орденами занимались, пузо тешили да целовались на весь мир. Вот и получили! Нет, ты меня не перебивай. Я сказал, во-первых. А во-вторых, насчет куркулей. Говоришь, нет дела до всего остального мира? Это не так. Хлебопашец, работающий не только для себя, не огорожен от мира. Вот ежели бы он только для себя, тогда — верно. А если кормит других, то никаких стен нет и быть не может. Человек трудится, сдает продукты, накапливает добро — стране, другим людям. Разве это плохо? Конечно, крестьянин-труженик живет замкнутой жизнью, книг не читает, в клуб редко ходит, заумных споров не ведет, но он же кормилец, не захребетник! Вообще давно хотел сказать тебе… Я не больно-то силен в грамоте и в науках, но по жизни знаю. Надо все время видеть перед собой и ту светлую мечту, за которую бились и полегли тысячи и тысячи людей. И совсем неглупых людей. Хороших людей! И пока что лучше этой мечты люди ничего не придумали. Так? Или я отстал? Может, уже придумали? Тогда скажи, просвети. Что? Молчишь? Нечего сказать?